Владимир Алеников - Звезда упала

— Нет-нет, — смутился парень. — Всё в порядке.

Чувствовалось, что он хочет ещё что-то сказать, ищет повода, но Надя смотрела сухо, поджав губы, так что ему ничего не оставалось, как повернуться и уйти.

Она с лёгкой грустью смотрела ему в спину. Хорошо, что он ни на что не решился. Пришлось бы его ставить на место, это было бы неприятно и ей, и ему. Странно только, что вместо удовлетворения она испытывает чувство грусти и сожаления…

Ладно, бог с ним, надо переключиться на что-то другое. Всё эта проклятая весна…

Вон за окном уже темнеет, скоро пора закрываться.

Надя встала, подошла к Алёше.

— Ну, как успехи?

Сын с гордостью предъявил ей покрытый мало разборчивыми каракулями лист бумаги.

— Вот! — объявил он.

— Это что ж ты написал? — улыбнулась Надя. — Я чего-то не разберу.

— Как что? — удивился Алёша. — Письмо.

Действительно, что тут непонятного, как же она сразу не сообразила. Он ведь видел, что она часто пишет письма, вот и обезьянничает. Правда, она их потом рвёт.

— Да, конечно, письмо. И кому же?

— Тёте Вере. Про которую ты рассказывала. Я сначала хотел папке написать, но только его ж нету. Тогда я решил тёте Вере…

Улыбка постепенно сползла с Надиного лица.

Да, конечно, она рассказывает ему про Веру. Чуть ли не каждый вечер. То есть не только про Веру, а и про Николая, конечно, и про Мишу, и про дядьку покойного, и про тётю Анисью, но про Веру, пожалуй, чаще всего. Вдохновенно рассказывает, как про что-то прекрасное и замечательное. Но ведь и вправду всё лучшее в её жизни было так или иначе связано с Верой…

Вот и доигралась!

Теперь Алёша уже сам ей пишет…

— Очень хорошо, — похвалила Надя. — Молодец.

— А когда мы к ней поедем? — тут же спросил сын.

Правильный вопрос, между прочим.

Действительно, когда?

Сколько можно тянуть?! Так и жить всё время в страхе и лжи?

— Вот лето настанет, и поедем, — вздохнула она.

И тут же сама поверила, что да, летом непременно поедет. Чего там письма, надо поехать, и всё. Тут ведь недалеко, каких-то три часа их разделяет, а кажется, будто между ними бесконечное пространство. Но она его обязательно преодолеет. Этим летом.

— Летом в Дарьино знаешь как хорошо!.. — загорелась Надя. — Купаться будем в Пусти. Тебе понравится.

— Честное слово? Обещаешь?

Алёша радостно подпрыгивал, смотрел её, Вериными, глазами. Он вообще всё больше становился на неё похож.

— Обещаю, — серьёзно ответила Надя. — Конечно, поедем. Я там выросла, и ты там родился. Да и с Верой мне самой надо обязательно увидеться. Так что поедем, повидаемся, убедимся, что всё у неё в порядке, и будем дальше с тобой спокойно жить-поживать…

Сказала и сама тут же испугалась своих слов, призадумалась.

Нет, так наобум ехать нельзя. Может, Вера и не хочет с ними встречаться. Может, она страшится любого напоминания о том, что было. Сначала обязательно нужно списаться с ней…

— Мне надо только вот с силами собраться, — вздохнула она, — и тоже письмо ей написать…

— А когда ты с силами соберёшься? — настойчиво поинтересовался сын.

Надя усмехнулась.

Хороший вопрос. Только ответа на него нет.

Если бы самой знать, когда…

— Скоро, — заключила она. — Пошли домой, Алёшка! Поздно уже.

В Дарьино тоже наступил вечер. В это время года сумерки сгущались быстро.

Как только солнце закатывалось, сразу резко холодало, тающий снег снова схватывался, хрустел под ногами, как будто возвращалась зима. Переругиваясь, хрипло и долго лаяли собаки. То тут, то там вспыхивали загорающиеся окна, вытягивались по палисадникам и дорогам длинные тёмно-синие тени.

Вера и Михаил уже поужинали, теперь укладывались спать. Как обычно, они всё делали молча, молча расстилали постели, молча раздевались, ложились, потом неподвижно лежали в мучительной тишине.

— Я так больше не могу, Миш, — вдруг жалобно сказала Вера.

Она говорила негромко, но сам звук голоса производил странное впечатление, как будто внезапно на полную катушку врубили радио.

— Мы с тобой, считай, почти полгода не разговариваем…

Михаил ответил далеко не сразу, сначала вообще думал промолчать:

— А о чём говорить, всё уж сказано.

Вера привстала на кровати, повернулась к нему, угадывая в темноте его лицо.

— Ни в чём я перед тобой не виновата. А если и виновата, то ты либо меня прости, либо если не можешь, то давай разойдёмся. Так жить больше нельзя. Это и для тебя мука, и для меня… Мне и работа не в радость, и всё не в радость… Да и ты через день выпивши…