Владимир Алеников - Звезда упала

Свет приковывал её к месту, лишал воли. Он приближался, становился всё ярче с каждой секундой и наконец, упёршись в неё и прижавшегося к ней Алёшу, замер.

Подъехавшая, невидимая за слепящим светом машина остановилась прямо рядом с ними.

Надя снова в отчаянии попыталась заслонить собой сына. Она не только оглохла, но теперь ещё и ничего не видела из-за этого бьющего в глаза ослепительно яркого света.

Перед ней стоял огромный танк. Это был знаменитый тяжёлый КВ — «Клим Ворошилов», головной танк прорвавшегося в город дивизиона. Наполовину высунувшийся из люка танкист, одной рукой сжимая автомат, а в другой держа мощную фару, с любопытством разглядывал пойманную её лучом Надю.

— Эй, ты! — крикнул он сверху. — Ты кто?

Надя не услышала вопроса. Она по-прежнему сидела неподвижно, всё больше впадая в состояние полнейшей прострации. Этот жуткий, бьющий в неё бесшумный свет высушивал её, он вытягивал, выскребал из неё остатки жизни.

— Ты чего молчишь-то? Немая, что ли? — удивился танкист.

Он ловко выбрался наружу, присел на корточки, по-прежнему всматриваясь в лицо застывшей перед ним женщины.

Потом нагнулся над люком и крикнул внутрь:

— Родька, тут баба какая-то странная, с ребёнком. Пойди глянь.

В люковой дыре через мгновение возник Родька. Снял шлем, оказался совсем мальчишкой. Вытер потное лицо, нахлобучил шлем обратно.

— Может, она не русская? — предположил первый танкист. — Потому и молчит.

— Прям «не русская»! — ехидно возразил Родька, поглядывая на Надю. — Кем ей ещё быть-то? Или, по-твоему, здесь в Светозёрске немки с детьми по улицам бегают! Ну ты, Сань, даёшь!

Высказавшись таким образом, насмешливый Родька окончательно вылез из люка и, пробежавшись по брони корпуса, спрыгнул с танка на землю. Саня же поставил фару рядом и на всякий случай взял странную бабу на прицел автомата.

Родька вплотную подошёл к Наде. Его поразили её огромные, тёмно-зелёные, глядящие куда-то сквозь него глаза.

Надя его не видела. Что-то тёмное подплывало к ней в том беззвучном мареве, в котором она сейчас пребывала. Но она как ни пыталась, не могла определить, насколько оно, это тёмное, было враждебным по отношению к ней и Алёше.

Родька белозубо улыбнулся удивительной зеленоглазой женщине.

— Ты кто такая? — спросил он.

Но загадочная женщина всё также молчала, смотрела куда-то в пространство, ничем не обозначая, что заметила его присутствие.

Родька увидел, что из кармана её грязного порванного пальто высовываются какие-то бумаги. Он осторожно сунул туда руку и извлёк наружу документы.

Надя опять же совсем не отреагировала на его действия. Её вдруг начало покачивать на волнах, и эти тихие ласковые волны уносили её всё дальше отсюда.

— Ну чего там, Родь? — крикнул сверху Cаня.

Он по-прежнему сжимал в руках автомат, настороженно вглядывался в незнакомку.

— Похоже, контузило её слегка, — ответил Родька. — Я тут документы нашёл… Наша она, конечно.

И он вслух прочёл:

— Курочкина Нина Анатольевна…

Потом перевёл взгляд на уплывшую совсем далеко Надю и вновь успокаивающе улыбнулся ей:

— Свои мы, Нина Анатольевна. Не боись. Порядок.

Немцы ушли из посёлка так же тихо, как и пришли. Просто исчезли в один прекрасный день. Ещё через пару дней с радостными криками и песнями по центральной улице проехала моторизованная красноармейская дивизия. Почти сразу после этого в Дарьино пошли дожди, в воздухе установился особый аромат, в котором смешивались запахи первых грибов, мокрого леса, осеннего тления. Снова жидко расползлись, захлюпали дороги.

Несмотря на долгожданное освобождение, воодушевления не ощущалось, посёлок казался совсем заброшенным, опустевшим. Сильно поредел народ за четыре года немецкой оккупации. Кто на фронт ушёл, кто эвакуировался, кого в Германию угнали, а кто и никуда не девался, здесь помер, на месте.

Так, к примеру, год назад не выдержал, повесился дед Семён. Впрочем, про него было понятно, дед почти ослеп, еле двигался.

Более неожиданной для дарьинцев стала смерть почтальонши тёти Паши в самом конце февраля. К ней все привыкли, казалось, тётя Паша будет тут, в Дарьино, всегда, что бы ни случилось. Хотя она уже давным-давно, с самого начала войны, никакой почты не разносила, её по-прежнему по привычке воспринимали как почтальоншу, заинтересованно реагировали на её появление, долго смотрели вслед её грузной, переваливающейся с ноги на ногу фигуре.