Владимир Алеников - Звезда упала

Как-то, возвращаясь домой после такой краткой прогулки, она, без какой-либо особой мысли, повинуясь какому-то непонятному инстинкту, вместе с подосиновиками, рыжиками и сыроежками набрала несколько крепких мухоморов, положила их сушиться в чулане. Просто так, на всякий случай.

К разговору о Мише ни Вера, ни комендант Штольц больше не возвращались.

Вера, однако, знала, что затронутая тема не могла исчезнуть сама по себе, что рано или поздно она всплывёт с ещё большей остротой. Равным образом она понимала, что не сможет долго удерживать Генриха на той дистанции, которую ей не без труда удалось установить.

Всё это заставляло её постоянно нервничать, и чем дольше шло время, тем более она была напряжена, готовясь к новой атаке со стороны непосредственного начальства. Напряжению этому способствовало многое — и волнение за судьбу осаждённого, как она уже знала, Ленинграда, и тревога за будущее всей, ещё совсем недавно такой, казалось бы, незыблемо благополучной страны. Постоянно мучила её и тревога за Наташу, о которой она абсолютно ничего не знала. Оставалось только надеяться, что дети благополучно добрались до города, а потом успели эвакуироваться и с ними всё хорошо.

Периодически она строила какие-то безумные, отчаянные планы, главной целью которых было бежать, добраться до города, найти людей, получить какую-то информацию о Наташе! Всякий раз всерьёз собиралась обсуждать эти планы с Надей, но потом остывала, понимала абсурдность подобной затеи, сникала, всё больше замыкалась в себе.

Свою долю в нервное состояние Веры вносило и растущее презрение к ней посельчан, которое она с каждым днём чувствовала всё острее.

Нынешним утром, к примеру, когда она шла на работу, почти у самой комендатуры ей навстречу попалась почтальонша. Никакой почты она уже давно не носила, работала кем придётся.

— Здрасьте, тётя Паша! — приветливо поздоровалась Вера. — Как вы?

Тётя Паша ничего не ответила, коротко мотнула головой, потом взглянула на комендатуру, мельком покосилась на Веру и, молча отведя глаза, побрела мимо.

Но как ни короток был этот взгляд, Вера успела уловить в нём легко прочитываемое осуждение. Последнее время, встречая односельчан, она всё чаще наталкивалась на это презрительное, резкое, как пощёчина, выражение их лиц. Всякий раз, выходя из дома, она внутренне готовилась к нему, и всё же привыкнуть не могла.

В здание она влетела, понурив голову, едва сдерживая слёзы. Вытерла ноги, сняла пальто, платок, подошла к письменному столу и, только сев за него, заметила на столешнице маленькую, обитую бордовым сафьяном коробочку.

Внутри её оказалась необычайно красивая вещь. Старинной работы, гранатовая, оправленная в золото брошь.

Вера некоторое время разглядывала её, раздумывала, как поступить. Потом положила брошь обратно на место, встала из-за стола, решительно пересекла комнату и постучала в дверь комендантского кабинета.

— Войдите! — раздался из-за неё звучный голос Генриха.

Вера потянула за ручку, резко открыла, переступила порог, быстрым шагом приблизилась к коменданту и положила перед ним злосчастную коробочку.

— Я прошу вас, герр Штольц, больше не делать мне подобных подарков! — с достоинством заявила она. — Вы ставите меня в крайне неловкое положение! Вы…

— Генрих! — вдруг прервал её комендант.

— Что? — не поняла Вера.

— Я ещё раз прошу вас, фрау Вера, когда мы одни, что, согласитесь, бывает не так часто, называть меня просто Генрих, я буду вам крайне признателен, — как всегда велеречиво произнёс Штольц.

У Веры вдруг прошёл весь запал. На секунду ей стало страшно. Она остро чувствовала, что балансирует на краю, и совсем не знала, как себя вести в подобной ситуации. Надя, единственный человек, с которым она могла бы посоветоваться, была далеко отсюда, в больнице, на круглосуточном дежурстве.

Выкарабкиваться следовало самой.

— Хорошо… Генрих, — смягчилась она, — но обещайте, что больше вы не будете так поступать. Мне не нужны никакие презенты, тем более… сомнительного происхождения!..

— О чём вы говорите, фрау Вера! — возмущённо воскликнул Штольц. — Эта брошь принадлежала моей покойной матери и много значит для меня!

Вера совсем растерялась. Такого поворота она никак не ожидала. Понимала, конечно, что вещь ценная, но никак не думала, что фамильная реликвия.

— Извините, — пробормотала она. — Я не знала!

Оба молчали, смотрели в разные стороны.

Вере неожиданно стало стыдно. В конце концов, от этого человека ничего, кроме добра, она пока не видела. Он закрывает глаза на всё, хотя уже давно мог бы её прищучить…