Николай Далекий: Танки на мосту!

Я лежал на земле. Побежденный? Нет, нет! Я еще был жив, значит, должен был бороться и имел право на надежду. И в голове моей мелькнула строчка из лермонтовского стихотворения: «...безмолвно он лежит, во прахе и крови скользят его колена...», — я тотчас же погасил се. Нет, я еще не побежден!

Понимая полную бессмысленность поисков и анализа допущенных мною ошибок, я все-таки лихорадочно перебирал в памяти всё, что случилось со мной с тех пор, как появился Макс и произнес пароль. Ошибок было две. Я не догадался проверить, есть ли что в карманах гимнастерки усатого бойца. Вторая — нужно было не выбрасывать из коляски тело «приятеля», а везти его к своим. Увидев убитого гитлеровского танкиста, бойцы и старший лейтенант на передовой сразу же поверили бы мне и, не задерживая, отправили бы в тыл.

«Какая злая ирония судьбы, — казнил я себя, — от меня зависело, уцелеют или погибнут тысячи, а может быть, десятки тысяч наших людей, а я не сумел спасти их, потому что был потрясен смертью врага, одного-единственного врага, павшего от моей руки. В то же время человек, которого я спас, стал, сам того не желая и не ведая, одной из причин моего поражения».

Не знаю, долго ли продолжалось это самобичевание, невыразимая мука — миг, четыре минуты, вечность. По главному каналу в моей голове шли другие мысли. Я знал, что «капитан Павлов» не даст мне умереть до поры до времени. Только живой я представлял для него ценность, мертвый же не стоил ничего. Он ведь догадался, что я не один, что существует еще кто-то, какой-то более опытный и опасный для них советский разведчик, пользующийся полным доверием у гитлеровцев. Ему нужен был Макс...

Но Макса он не получит... И меня тоже. Когда у разведчика нет иного выхода, он имеет право на смерть. Сейчас я имел это право. Я готов был умереть, чтобы спасти моего бесстрашного Макса, хотя и не знал точно, кто он по роду — немец или русский. Он был нашим, коммунистом! Но дешево отдавать свою жизнь я не собирался, мне хотелось прихватить с собой «капитана Павлова». Я даже согласен был лежать с ним в одной могиле. Если не победа, так все-таки ничья. У меня не было оружия. Но оружие было у моих врагов. Все дальнейшее зависело от моей силы и ловкости. И от удачи! Но ведь должна же наконец прийти ко мне удача! Когда завяжется бой, я вскочу на ноги, выбью у какого-то гитлеровца из рук автомат или пулемет и срежу «капитана Павлова». Может быть, и еще кому-нибудь достанется... Это не беспочвенная фантазия, а реальная возможность. Ведь подымится суматоха, они растеряются. Но на этот раз у меня будет преимущество внезапного нападения. Вот так, Михаил, такая смерть будет почетной, и никто не осудит тебя.

В эти минуты внимание мое было обострено до предела, будто я продолжал надеяться на что-то. Я слышал шаги гитлеровцев, короткие фразы, какими они обменивались, устанавливая пулеметы, слышал не то стон, не то рыдания, вырывающиеся из груди Зульфии. Вдруг«капитан Павлов» угрожающе закричал кому-то по-русски: «Не подходить!! Сюда нельзя, товарищ старший сержант! Не имею права никого подпускать близко. Сейчас взрываем мост! Назад!» Тут же раздался тихий, радостный возглас «старшего сержанта»: «Танки, господин обер-лейтенант! Танки уже в станице!»

Казалось, сердце мое остановилось, но тут же до моего слуха донесся негромкий гортанный говор. Можно было подумать, что Гургинидзе ругается, проклинает себя и врагов. Однако я снова уловил слово «дубль», и тон был иной — настойчивый, требовательный. Грузин словно приказывал что-то себе и своему товарищу.

Они выскочили из воронки и побежали. Двое — Гургинидзе и его товарищ. Я догадался об этом, когда затрещала автоматная очередь. Поднял голову и увидел их. Оба бежали по направлению к окопчику, бежали, хотя автоматчик косил их короткими очередями. Так с разбега и свалились на землю.

— Все пулеметы по заданным целям. Огонь!! — приказал обер-лейтенант, вынужденный начать бой на несколько секунд раньше, нежели он предполагал.

Меня уже не интересовало то, что происходит вокруг. Упершись каблуком сапога в задник другого, я старался, не привлекая к себе внимания, стянуть сапог с ноги. Я понял — в окопчике, к которому бежали Гургинидзе и его товарищ, находится вторая машинка-взрыватель с отдельной проводкой к уложенной под мостом взрывчатке. Почему «капитану Павлову», прекрасно разработавшему план операций и предусмотревшему, казалось бы, все случайности, все возможные осложнения, не пришла в голову такая мысль? Не знаю... Очевидно, его внимание все время раздваивалось, и арийские мозги не успевали перерабатывать мощного потока информации, принимаемого органами чувств, не сумели выделить главное. Не хватило еще одной извилины... Но я знал твердо — там, в окопчике, «дубль». Младший лейтенант Егорушкин сделал все на совесть. Только простоват, простодушен был...