Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

Максим приходил в сознание со всеми остановками и рывками обратно – в бессознательную область бытия. Он был не в курсе, сколько времени прошло. Он не мог даже вспомнить, кто он такой и что предшествовало «забвению» – впоследствии, впрочем, вспомнил.

Наконец он очнулся, весь и здесь. В его спину упиралось что-то острое, способное продырявить человека до кишок. Ноги придавило к полу чем-то тяжелым. Голова болела так, что не удавалось думать. Максим осторожно пошевелил ногой – дрогнул и обломок плиты, прижавший его к полу. «Не зажало, слава удаче…» Коренич начал медленно выпутываться, пополз, разрывая фуфайку на спине. Уткнулся во что-то мягкое, нащупал мертвые руки и ноги, чуть не сблевал. Двинувшись дальше, Максим зацепил вставшую клином балку; обвал задрожал, над головой заскрежетало. Коренич откатился, застыл в ужасе – но ничего не обвалилось, хотя и могло. Максим тяжело дышал, приводил в порядок мысли и чувства. Откуда-то сверху доносились глухие разрывы, словно в соседнем мире строчил пулемет.

Максим потерял оружие и каску (впрочем, ее – уже давно), но за его плечами висел вещмешок, где был трофейный немецкий фонарик на батарейках. Максим ощупал голову, руки с ногами. Всё болело, жгло, саднило, но кости, кажется, были целы. Его чувство опасности помалкивало – и Коренич решил, что выбрался из зоны возможного поражения. Он стянул вещмешок, нащупал фонарик.

Свет получился мерклый, дрожащий – кончалась батарейка. Максим сидел в глухом бетонном боксе на земляном полу, а в паре метров от него громоздилось что-то страшное – вывернутое, вздыбленное, с торчащими во все стороны обломками полового перекрытия. «Хорош шалашик, нечего сказать…» Он подполз поближе, стараясь ничего не зацепить. Он глянул вверх – и понял, что выбраться наружу через потолок невозможно: во-первых, до него было метра три, а во-вторых, висящие на честном слове балки не выдержали бы даже легкого нажатия. В переплетении обломков застряли несколько тел: два в немецкой форме, одно – в советской. Еще двое лежали внизу – мертвее некуда.

Максим прислушался – звуки боя отдалялись в западную часть здания, затихали. Он попытался отыскать в груде хлама какое-нибудь оружие, но понял, что теряет время.

Иссяк заряд аккумулятора в фонарике – свет мигнул и погас. Чертыхаясь, Максим потряс фонарь, но это ничему не помогло. Вспомнил, что в брюках были спички, полез за коробком. «Три штуки – надо экономить…» – Максим чиркнул серной головкой, вновь пополз к завалу, привстал, чтобы осветить дыру в потолке – мог ведь и пропустить какую-нибудь лесенку… Пламя дрогнуло и погасло. Коренич чиркнул второй спичкой, но та сломалась. И вдруг неподалеку что-то заворошилось, заворчало, закряхтело, застонало жалобно. Максим насторожился, отступил и присел на колено. Чиркнула последняя спичка, вспыхнул крошечный язычок пламени. Пространство выступало из мрака медленно, неохотно. Проявлялись фрагменты фигуры – некто, засыпанный крошкой, пытался выбраться из западни. Он оказался практически под завалом, лишь голова и часть туловища выступали наружу. На мужчине был мундир эсэсовца – запыленный, но с очевидными знаками различий: одна звезда, одна полоса. «Унтер-фельдфебель, по общеармейской классификации, шарфюрер – в войсках СС…» – подумал Максим.

Ноги немца застряли в нагромождениях обломков. Из рассеченной головы сочилась кровь. Но он был жив и, расположись звезды благосклонно, мог бы прожить еще долго. Молодой, но не юнец, с орлиным профилем, пронзительными глазами, аккуратной стрижкой – идеальный представитель «арийского» будущего, эталон германской расы. И – самое гадкое: под рукой у «эталона» оказался автомат МР-40 с оттянутым затвором.

– Кто здесь? – щурясь, пробормотал эсэсовец.

Он не видел, кто держал у него перед глазами горящую спичку.

Пальцы обожгло, огонек погас. Максим помалкивал – отделаться шуткой уже не получилось бы. Если заговорить, немец по акценту поймет, кто перед ним. А перед тем, как погас огонек, Максим видел, что эсэсовец поднимал автомат.

– Ты из какой роты, дружище? – по инерции пробормотал раненый.

И вдруг он замолчал. Немец соображал, и Максим уже знал, что сейчас произойдет. Начнет стрелять – веером, – и хоть одна из пуль, но найдет героя. Коренич нырнул вбок, пнув по пути подкосившуюся балку, а, приземлившись, не стал останавливаться, покатился дальше, пока не уперся в стену.

«Система», выведенная из шаткого равновесия, стала рушиться. Эсэсовец успел нажать на спусковой крючок, потом закричал от страха. Со скрежетом переломилась балка, висящая на гнутой арматуре, посыпалась крошка, раздался треск, и все еще целое начало падать с оглушительным грохотом. Какое-то время эсэсовец вопил, потом заткнулся. «Ладно, пусть хоть так…» – подумал Максим.