Геннадий Воронин - На фронте затишье…

— Один пулемет откуда-то бьет. Один-единственный, — ворчит старшина. — А головы не поднять. А под пули лезть глупо. Ты что дуришь?! Назад, тебе говорят!

Но я уже выскочил из окопа и набираю скорость, чтобы с разбегу вскочить на машину. Рывок вперед — вверх. Нога твердо стоит на броне. Только бы не соскользнула! Нет, все нормально. Прямо передо мной распахнутый люк. Несколько пуль ударяются в стальную броню и, разноголосо взвизгнув, рикошетом отскакивают прочь.

«Ага, спохватились!»

Ныряю в люк. Вниз головой. Не сломать бы ребра об орудийный замок. Надо крепче схватиться за край брони. Успеть перевернуться ногами вниз. Есть! Но пальцы соскальзывают. И, съежившись в ожидании удара, срываюсь в люк. Падаю на что-то мягкое и сырое. Прямо подо мной рядом с откатом орудия лежит на спине Шаронов. Его черная танковая кирзушка на животе и груди изрешечена осколками. В больших и маленьких рваных отверстиях сгустки запекшейся крови. И только на лице ни кровинки. Оно уже подернулось мертвенно-бледной маской, на которой еще отчетливее выделились густые темные брови.

С сиденья механика-водителя на меня с удивлением глядит Яковенко. Левая рука лейтенанта от плеча до локтя обмотана бинтами и привязана ремнем к шее. Правая — на рычаге.

Внезапность моего появления его явно смутила. Но лейтенант понимает меня с полуслова.

— Вот, посмотри.

Внизу перед креслом водителя, там, где сидел Шаронов, рядом с нижним срезом брони зияет дыра, в которую свободно пролезает рука.

— Видишь, что получилось…

Он поворачивается к Шаронову, хмуро смотрит на труп.

— И рычаги заклинило. Только первая передняя скорость осталась. Будто насмех.

Яковенко говорит, что ехать вперед с черепашьей скоростью — это самоубийство. Повернуть назад? Придется развертываться на месте. Тогда жди вторую болванку в борт. Не успеют в борт — ударят в мотор. Броня сзади нежнее.

Он что-то колдует над паутиной разорванных осколками проводов. Пробует здоровой рукой рычаги. Выжимает сцепление. Мотор оживает. Машина сотрясается от рокота двигателей. Но сколько бы Яковенко ни дергал рычаг, сколько бы ни выжимал газ, сердце самоходки работает в одном и том же неторопливом, замедленном ритме.

— Может, на первой попробуем, а? — спрашивает лейтенант. И по тону вопроса я понимаю, что совет мой ему не нужен. Просто он высказывает вслух свои мысли. После сильного нервного потрясения, которое благополучно кончается, люди часто становятся разговорчивыми: это я уже видел. Так и теперь.

— Давай попробуем назад, а? — Глаза лейтенанта загораются хищным огнем. — Только ты вылезай. Вдвоем незачем рисковать.

Я отрицательно качаю головой. Откровенно говоря, мне не хочется лезть под пули. Здесь как будто надежнее. К тому же я понимаю — Яковенко не до меня. Он по-прежнему продолжает говорить сам с собой:

— Машину бросать нельзя. Расстреляют ее. А так, может, не попадут. На худой конец я вылезу через передний. А Шаронов все равно уже мертвый. Вот здесь он сидел, где я сижу. Вот, видишь, какая дыра. Видишь, что получилось… А ты, Дорохов, выходи. Не хочу тебя на душу брать.

— Не пойду. Если подожгут, вы один не вылезете…

Говорю это как можно тверже. Я знаю, что говорю правду: ему и сейчас не вылезти одному.

Яковенко пристально глядит на меня своими добрыми карими глазами и тянется здоровой рукой к рычагам.

— Только бы сразу в борт не влепили. Вот сейчас. А там плевали… Там вовсе не страшно…

Самоходка вздрагивает, подается вперед, медленно трогается, на мгновение замирает на месте и начинает неуклюже разворачиваться влево. Смотрю на побледневшее от напряжения лицо лейтенанта. На виске его вздулась синеватая ниточка. Она часто-часто пульсирует. А рядом с ней проступают капельки пота. Они увеличиваются на глазах. Яковенко поворачивается ко мне, повторяет как заклинание:

— Только бы не в борт… Только не в борт…

— Стойте!..

Как снег на голову падает из люка Левин.

— Стой! «Фердинанды»!

Левин уже у пушки. Прильнул к прицелу. Он что-то крутит…

— Правее! Правее! — кричит он не своим голосом. — Лейтенант, поверни обратно!

Прильнув к триплексам, Яковенко разворачивает самоходку, а Левин быстро отстегивает снаряд, ловко, заученным движением вталкивает его в ствол и припадает к прицелу. Движения его порывисты и стремительны. Он весь словно пружина.

Днище самоходки внезапно дергается. Я едва удерживаюсь на ногах. Выстрел! А Левин уже у затвора: