Юрий Корольков - Так было…

Речь шла о четвертом пункте декларации, где говорилось об использовании мировых источников сырья после войны. Президент предлагал свободную конкуренцию. Черчилль возражал — американцы, видно, намерены вытеснить его из британских колоний. Препирались долго и безрезультатно.

После обеда за столом снова говорили на ту же тему. Сидели в кают-компании в креслах, привинченных к полу. Черчилль едва втиснулся между гнутыми подлокотниками. Ему было тесно и неудобно. Наконец он встал и принялся ходить вдоль каюты, останавливаясь лишь для того, чтобы налить коньяк в свою рюмку. Графин быстро пустел, но казалось, что алкоголь совершенно не действует на премьера. Наступал последний, решающий раунд. Сидевшие за столом прислушивались к спору.

— Конечно, — сказал Рузвельт, — после войны нужно всем предоставить самую широкую свободу торговли. Чего нам делить? Вы согласны со мной, Уинстон?

Президент дружески улыбнулся, словно дело шло о сущих пустяках, не вызывающих никаких сомнений. Черчилль насторожился, взглянул исподлобья на Рузвельта. Тот продолжал улыбаться.

— В мире не должно быть искусственных барьеров, — сказал он. — Условимся, что ни одно государство не будет получить каких-то преимуществ перед другими. Надо широко открыть международные рынки для здоровой конкуренции, мы откроем всем доступ к сырьевым запасам нашей планеты.

— Эти запасы находятся в колониях, — возразил Черчилль. — Наши соглашения не позволяют…

— Вот об этом я и говорю, — Рузвельт прервал премьера, чтобы закончить мысль. — Не может же Британия вечно сохранять за собой монополию в колониальных странах.

Черчилль побагровел. Он не ожидал выпада. Но удар был нанесен, и на него следовало ответить. Подавшись вперед, Черчилль сказал с достоинством:

— Господин президент, Англия никогда не откажется от своих преимущественных прав в Британских доминионах. Наши преимущества освящены веками, они принесли величие английской короне…

И вдруг, поняв, что продолжать спор бессмысленно, премьер остановился перед президентом, секунду помолчал и, подняв палец, произнес трагическим тоном:

— Господин президент, у меня создается впечатление, что вы намереваетесь покончить с Британской империей. Это видно из всего хода ваших мыслей о послевоенном устройстве мира. Бог вам судья! Но мы знаем, — голос премьера дрогнул, — мы знаем, что вы — единственная наша надежда. Без Америки Британской империи не устоять. В то же время поймите, — я не для того стал премьер-министром, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи…

Черчилль сдавался на милость победителя. Разговор еще продолжался, разошлись только в третьем часу, но всем было ясно, что британский премьер потерпел поражение. Иллюзии, надежды, с которыми Черчилль плыл к берегам Ньюфаундленда, были разрушены. Премьер признал свое поражение, поражение ради спасения Британской империи.

Премьеру удалось кое-что выторговать в формулировках, пришли к соглашению о поставках, о помощи, но Соединенные Штаты пока отказались открыто вступить в шишу. Состоялось торжественное подписание Атлантической хартии, были улыбки, горячие рукопожатия, громкие салюты перед выходом в море «Принца Уэльского», но в глубине души Черчилль и Рузвельт остались недовольны друг другом.

Президент снова стоял на верхней палубе линкора «Аугуста». Он опирался на руку сына, махал шляпой вслед удалявшейся британской эскадре. Судовой оркестр продолжал играть марш, хотя звуки духового оркестра, конечно, не достигали до слуха людей, находившихся на борту «Принца Уэльского». Задумавшись, Рузвельт сказал:

— По-человечески я могу понять англичан. Они в безвыходном положении. Но я президент Соединенных Штатов. Это разные вещи — быть президентом и человеком. Президент не может быть добрым дядюшкой. Иначе его не выберут президентом Америки…

Карла стошнило от того, что случилось в лесу. Еще раз его вырвало после, когда вернулись назад. Это было около бани, куда они пришли мыться. Оберефрейтор Штринк попросил воды. Вилямцек налил и протянул кружку. Штринк пил большими глотками. Острый кадык его ходил вверх и вниз, пальцы мелко дрожали, а зубы цокали о край алюминиевой кружки, точно его бил озноб. Он только бахвалился, что ему все нипочем. На рукаве Штринка расплылось большое пятно крови. Кровь еще не успела застыть, и обшлаг походил на суконку от штемпельной подушки, пропитанную краской. Карл увидел пятно, и его опять стошнило. Представил себе поляка с длинной шеей, которого застрелил. Хорошо, что Вилли не было в бане. Иначе снова начал бы ругаться.