Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— Это же сущие дети, убили немецкого связного залпом и спорят, чья пуля попала, — голос командира дрожит: — Очень уж молоды, товарищ лейтенант, настоящие дети.

Командиру взвода за сорок. В глазах его отцовская грусть. О солдатах говорит так, словно дети сломали игрушку, а он не знает — наказать или нет. Я понимаю младшего лейтенанта Воинова. У него самого сын, ровесник этих бойцов, находится на Прибалтийском фронте.

— Дети, конечно, и знаете, как они тоскуют по своим матерям. Эх!.. — машет рукой Воинов и смотрит отечески на успокоившихся бойцов.

Бой начался так. Немцы стали обстреливать нас, а мы их. Подоспела и артиллерия. С обеих сторон полетели мины и снаряды. Затем взорвалась ракета, и тысяча девятьсот двадцать шестой год поднялся в атаку. Молоды, неопытны и неосторожны. Еще не установившимися тонкими голосами кричат «ура» и бросаются под перекрестный огонь. Отличное наступление, отличное, но они падают, как подбитые градом колосья. Сердце у меня ноет, бегу к цепи.

— Осторожнее, сумасшедшие!.. Так нельзя…

Но немецкий огонь бессилен против наступления советского двадцать шестого года. Бессилен. Полк выходит за зону артиллерийского огня на рубеж атаки. Немцы прибегают к последнему средству, к помощи танков, которые вырываются из сельских садов прямо на еще не сжатое поле. Что делать? Они растопчут наших ребят, скосят вместе со зрелой пшеницей!

Связываюсь по телефону с тылом.

— Танки!.. Скорей!..

А танки уже над нашей ротой. Но ребята вдруг словно провалились сквозь землю. Что с ними стало? Мне уже чудятся они под гусеницами… Чудятся… Но вот загорается один из танков, за ним второй, третий.

— Молодцы, ребята!..

Ребят все нет и нет. Танки свободно маневрируют в поле, и их излишняя смелость снова наказывается нашими. Ребята из укрытия бросают гранаты, загораются третий и четвертый танк.

Неожиданно просыпается наш тыл. Широкой, развернутой цепью ползут наши танки, когда доходят до расположения наших рот. Вдруг откуда ни возьмись снова вырастают наши ребята, и их тонкое «ура» теряется в победном грохоте машин.

— Ребята наши живы!.. Ур-ра!..

Бой разрастается и ширится, как пожар. Затем вместе с отступающим неприятелем отдаляется и шум, и двадцать шестой год заполняет победными криками тылы вражеской обороны.

Поздний вечер. В окопах снова шум. Командирам рот отдан приказ представить к награде отличившихся бойцов, особенно тех, кто уничтожал танки.

Пал командир роты автоматчиков. Я видел, как жилистый крепыш, лейтенант Сергей Сергеев, стал кататься по земле и остался недвижим.

Огонь пригвождает наших к земле и разливается, как ливень. Но кто-то бежит по полю, не обращая внимания на все усиливающийся огонь. Кто это? Ребята узнают.

— Медсестра, Ольга!

— Куда бежит? Ведь убьют…

— Теперь для нее все равно, убьют или нет, — задумчиво замечает командир батальона. — Они же любили друг друга, она и Сергеев. Боялась за него, глаз не спускала. А теперь вот убило парня…

Капитан умолкает. Звонит командир полка.

— Поднять цепь!.. Что вы заснули?

Коротким бегом, ползком, падая и поднимаясь, продвигаюсь к лежащим на земле бойцам. Над ухом свистят пули, от их жаркого дыхания, кажется, горят щеки. Добираюсь до наших.

— Вперед, ур-ра!

Рота автоматчиков поднимается и бегом бросается вперед. За ними следуют остальные. Вот неподвижный Сергеев и рядом с ним девушка. Она не плачет, она угрожает лежащему тут же бойцу:

— Вставай же, трус!..

Боец отказывается. Он знает, что под таким огнем невозможно вынести лейтенанта с поля.

— Сестрица, — умоляет он, — оставь меня. Ведь он же убит, будь ранен — другое дело…

— Боишься, да? Боишься? Я тебе!..

Глаза ее сверкают. Нет, я не ослышался, она выругалась по-мужски.

— Я тебе!..

Что делать? Чем помочь обезумевшей от горя и гнева девушке? Пытаюсь успокоить ее:

— Возьми себя в руки, Ольга, зря ты ругаешь парня. Сергей убит, нам надо думать о раненых.

— Что?.. Сережа убит? Нет, нет!.. Он жив, он будет жить! Ну, быстрей!.. — кричит она на бойца.

Я подползаю к Сергею. Глаза полузакрыты, руки безжизненные и холодные. Да, он кажется спящим. Трудно убедить девушку, что ее Сергей убит. Расстегиваю гимнастерку, под левой грудью чернеет небольшое отверстие.

— Ольга, он убит…

— Неправда!.. Вы лжете! О, какие вы все злые!.. Эх, война, война!..

Небо ясное, ни единого облачка, синее, синее. Из глубины окопа синева кажется еще темнее. Я лежу на спине и читаю небо, хотя на нем ни армянских, ни славянских букв. Я в нем читаю свое детство, юность, любовь, — словом, весь мир. Вот похожее на вату облачко оторвало от неба клочок синевы. На белом фоне появилась какая-то птица, потом подозвала и других. Синее небо, облачко, певчие птицы — весь мир.