Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— Да, побаиваюсь малость, — признается Сергей.

— А ты плюнь. Прорвемся, — подбадриваю скорее себя, чем своего ординарца. — Война, ничего не поделаешь.

— Да, конечно, но я еще не расплатился с фрицами.

— Ты что, умирать собираешься? Смотри у меня!

— Это как повезет. Авось в живых останусь.

— Ты лучше скажи, — перевожу разговор на другое, — у тебя есть девушка?

— Есть, — отвечает Сергей.

— А у меня нет, — говорю я ему, — ты счастливее товарища лейтенанта.

— Но где она — моя девушка-то? Нету ее. Угнали ее, наверное, в Германию или кто его знает куда.

Сергей замолкает.

Всю ночь непрерывно грохочут танковые и механизированные части противника, подтягиваясь ближе к переднему краю. Шум стоит такой, что кажется, будто все эти машины и моторы шумят у нас в крови, в висках, в ушах. Среди ночи нас вызывают к командиру дивизии. Являемся. В избе горит керосиновая лампа. Генерал не отрывает глаз от большой военной карты.

Он стар, седоволос. Вид у него усталый и нездоровый, но генерал старается казаться бодрым и оживленным. На лице — красноватый сабельный рубец, память о первой мировой войне. На правой руке недостает большого пальца — память о гражданской… Расторопный солдат заваривает в алюминиевом чайнике чай, сразу же наполнивший своим ароматом всю избу.

— Товарищ капитан, — говорит генерал, — приказываю не курить. Это касается всех — не курить!

— Слушаюсь, — берет под козырек капитан.

— Если бы мне хоть на день дали права главнокомандующего, я бы в два счета изгнал из армии курение. Табак — это враг человека и всего человечества, как тот же фашизм.

Старик слишком уж строг. Да и время ли сейчас изгонять курение?

— Да, да, — продолжает генерал, — курение — это по меньшей мере самоубийство. Однако перейдем к делу… Дорогие командиры, мы оказались в огненном кольце, в стальном обруче фашистов. Легко сказать… И все же мы не обороняться будем, а выходить из окружения. Враг пытается отнять у нас право на жизнь. Не исключено, что ему это может удаться. Но отнять у нас право на смерть, да, право на смерть — никак невозможно. Умрем, но выйдем из окружения. Умрем, но не сдадимся в плен! Если мы такую смерть предпочтем жалкому существованию, вы увидите, что мы защитим и свое право на жизнь. Стало быть, умрем, чтобы не умереть.

Генерал говорит с трудом, голос его дрожит и осекается, но генерал — оратор. Он так легко и спокойно, так запросто говорит про смерть, будто смерть — это чуть ли не наша мечта. И в то же время слова генерала убедительны и нам по душе. Ну, коли старик считает, что лучше умереть, чем попасть в плен, что ж, пожалуй, умрем…

— Надо постараться, чтобы бойцы поняли всю серьезность положения и собрались с духом. Главное — не растеряться. Главное — вести себя так, чтобы противник не усомнился в нашей решительности. Вам все понятно? Сил у нас немало. В сражении примет участие целый корпус. Продовольствия достанет на неделю. Боеприпасов — на месяц. Это очень хорошо. Это тоже служит нам порукой в успехе нашей операции… А теперь прошу подойти к карте…

Одинокий петух возвещает восход зари. Небо пасмурно, мрачно, как лицо генерала. Пение петуха отдается в моей душе тихой болью, и я переношусь в другой, желанный мир. Сейчас, в эти минуты, наше село, раскинувшееся на уступчатом склоне горы, огласилось призывными голосами петухов. Там первыми запевают петухи, хозяева которых живут на самом верхнем, достающем до солнца уступе; их песня, подобно горной воде, устремляется вниз, к подножию возвышенности. И когда разом просыпаются и петухи, обитающие на нижней улице села, вершина горы бывает уже темно-красной, а темнота — зыбкой, испуганной. Потом все склоны окрестных гор становятся бледно-золотистыми, а куски солнца, которые лежат на их вершинах, — похожими на прилепленные к стенкам тонира пшеничные хлебы. Утренний ветерок носится по селу, одаривая ароматом только что выпеченных в тонире лепешек…

— Ну, расходитесь, день будет тяжелым, — говорит генерал.

День начинается с артиллерийской подготовки. Первые снаряды разрываются за нашими окопами. Потом противник уточняет цели, и на наши головы обрушивается шквальный огонь. К артиллерии присоединяются гроза и ливень. Потоки дождевой воды затопляют окопы. Земля сыта — и без того насквозь пропитана весенней влагой, — и черные борозды заброшенных пашен полны водой.

Противник переходит в наступление. Это непоправимая ошибка немцев. Вдалеке появляются танки и прикрытая ими пехота. Густая грязь облепляет гусеницы танков, наматывается на них; тяжелые машины вязнут в размокшей земле, проваливаются в образовавшиеся от проливного дождя глубокие лужи и рытвины. Пехота противника тоже никак не может прибавить шагу, и немцы все еще далеко.