Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– Приметы? – спросил Чернов.

– Тебе бы биографию с фотографией! – усмехнулся Зигфрид. – Знаю только, что у того человека очень маленькие уши, плотно прижатые к височной части.

– Не богато.

– Чем богаты, тем и рады. Майор Файст не дурак, держит своих питомцев на казарменном положении. Если и разрешает выход в город, за пределы разведшколы, то лишь к женщинам, которых они сами же, немцы, и подобрали. Внешне выглядит как поощрение, а на самом деле проверяют, не болтлив ли агент. Об «инженере» разведал Петрович через старого приятеля, у которого дочь в числе «благонадёжных» женщин, подобранных Файстом. Ну, Коля, мне пора уходить. Хоть и выходной сегодня в театре, а ночевать лучше дома. Тем более, что здесь место занято.

– Понимаю, – Чернов, смущаясь, отвернул подкладку, вытащил листок. – Письмо тебе от мамы…Ты здесь почитай, а потом пойдёшь.

– Что же ты молчал!

Зигфрид с волнением взял листок, быстро сел к лампе. Николай видел, как на его просветлённом лице внезапно проступили желваки, как сжался и замер Зигфрид. Не такую весть желал бы он принести товарищу. Подошёл Петрович:

– Вы чего молчите?

– Тс-с-с… – приложил Николай палец к губам. – Письмо…Его сестра погибла.

Петрович горестно покачал головой. Зигфрид с усилием поднялся, глухо сказал:

– Нина была младше меня… Всего девятнадцать…Добровольно ушла к партизанам, и вот…

Он подал скомканный листок Петровичу:

– Сожги.

– Зигфрид… – Николаю хотелось утешить товарища в таком несчастье.

– Ты не волнуйся, – тихо сказал Зигфрид, – я устою, выдержу… Передайте маме, что я жив.

Он вышел, а Николай ещё долго вскидывал к голове руки и терзался, что именно ему выпала участь доставить Зигфриду плохое известие. Спал Чернов тревожно. Чуть свет его разбудил Петрович:

– Вставай, пора уходить.

Николай растёр затёкшую шею.

– Поешь, а то дорога дальняя, – Петрович поставил перед ним яичницу с салом.

– Хорошо тут, даже уходить не хочется, – сказал Николай. – Кровать мягкая, еду прямо в постель приносят. И книжки есть. Санаторий!

– Это Валентин позаботился, уютное гнёздышко свил, – пошутил Петрович. – Для себя старался.

– А сам вот и не добрался!

– Отсюда, главное, выбраться надо вовремя. А то было дело, когда облаву после бомбёжки устроили. Только Зигфрид сюда прибежал, когда ракету-то пустил возле виллы, слышим: мотоциклы, стрельба! Ну, думаю, как нагрянут?! Может, и не нашли бы убежище, а всё-таки неспокойно мне стало. Я и вышел: пусть видят, что не таюсь, и прятать, значит, мне нечего. Один фарами посветил, другой – с вопросами. Хоть и плохо, но по-русски. Я говорю: мол, ищете кого? А он: «Партизан, партизан!» А я: откуда, мол? И тут он меня признал: «Сторож…на кладбищ…» Говорю: «Точно». Видать, стоял там на посту, когда хоронили ихних, и меня запомнил. И, представь себе, зашли, мельком комнату осмотрели, вышли и уехали… Ну, поел? Присядем на дорожку.

Они присели. Николай попросил:

– Петрович, надо бы прощупать охранников гестаповской тюрьмы. Может, выручать кого придётся.

– Побег, что ли, устроить?

– Возможно.

– Так, значит, тот человек, что гранату бросил, ваш?

– По заданию ли действовал или по собственному почину, всё равно наш, советский.

– Это верно. Буду стараться.

– А с Морозовым что? Так и не знаем.

– Ты с Зигфридом говорил?

– Говорил. Он тоже ничего толком не знает. Хорошо бы заполучить списки людей, содержащихся в гестапо.

– Ну, ты же слыхал, что Зигфрид сказал: Гук теперь у него в руках. Он из него выжмет.

Когда Чернов предстал перед Пановым, на строгом лице генерала промелькнул отблеск удовлетворения: глаза у Николая весёлые, хоть и ввалились, значит, операция удалась. Чернов подробно рассказал о Гуке. В кабинете, как всегда в таких случаях, присутствовали Игнатов и Кондратьев.

– О Морозове ничего не удалось узнать, – сказал Николай. – Есть сведения, что какой-то человек бросил в фашистов гранату, убил из револьвера офицера и полицая. Убит или схвачен, неизвестно. Но вряд ли это Морозов. Он на это не пошёл бы из боязни раскрыться. Скорее всего, с ним произошла какая-то трагическая случайность. Есть свидетельница, которая уверяет, что сапожника взяли ночью из мастерской сразу после налёта.