Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– Так вы мне предлагаете познакомиться с ним?

– Я предлагаю вам походить к Анне Вагнер на уроки немецкого языка. Не исключено, что вы встретитесь там с Ларским. А Вагнер вполне достойная особа, она могла бы стать вашей подругой, – со значением проговорил оберлейтенант.

Антонина с усмешкой посмотрела на Фишера, потом спросила тоном светской жеманницы:

– Так кто вас интересует, он или она?

– Оба, – коротко ответил Фишер, и Антонина поняла, что он человек опасный. Не послушаться его невозможно.

В воскресенье чуть не полгорода устремлялось на «барахолку». Здесь шёл, в основном, обмен товара: вещи меняли на продукты. Петрович любил потолкаться в этой толчее, к чему-нибудь прицениться. Заодно можно потолковать с человеком о том, о сём, да и просто послушать, о чём люди говорят. «Барахолка» с самого начала стала для него источником сведений, которые он передавал Зигфриду. Его дело – пересказать, а уж Зигфрид сделает выводы.

Но сегодня Петрович всерьёз приценялся к кролику. На днях ему повезло: за помощь на кладбище немецкий офицер сунул ему немного денег и дорогую зажигалку. Как оказалось, офицер хоронил сына, доставленного с передовой. Дары Петрович принял и теперь пытался превратить их в тушку кролика. Наконец сговорился с мужиком и понёс кролика домой. В понедельник он ждал Зигфрида и хотел его хорошо угостить. В понедельник театр выходной, и Зигфрид пробирался в тайное убежище к Петровичу, чтобы здесь обстоятельно поговорить и, как он выражался, «перевести дух», расслабиться после постоянного напряжения. Не каждый понедельник, конечно, но в этот должен прийти, так как просил разузнать о «прыщавом».

Петрович узнал: Гук это, а никакой не Рух. Гук Виктор Иоганнович. Так он и сказал Зигфриду, когда тот пришёл.

– Полицаи его побаиваются, – добавил Петрович. – Говорят, будто он всё может.

– Что значит «всё»?

– А кто его знает!

– Понимаешь, Петрович, этот тип для нас очень опасен.

– Чего ж ты молчал? Я бы в лепёшку расшибся и узнал о нём побольше. Небось, надеялся сам…Вот тебе и сам! Он, что ж, немец, а у нас жил?

– Наполовину немец, мать у него русская.

– Вырос в России, значит, и сам русский, – решил Петрович. – Пошёл в холуи…И откуда они берутся, такие?

Петрович принялся бурчать, что какой-то неизвестный лекаришка стал бургомистром. Немцы власть ему дали неслыханную: может по своему усмотрению заключать людей в тюрьму сроком до трёх лет. Или этот, недобитый белогвардейский офицер… Поди ты, возглавил отдел полиции. Какой-то проходимец начал выпускать газетёнку.

– Повылазили, как тараканы из щелей, – подытожил Петрович. – Бросились в холуи к новым хозяевам…Я бы им всем головы посворачивал, и баста.

– Нельзя, Петрович, – вздохнул Зигфрид. – Нельзя всем головы сворачивать. Вернутся наши, все предатели получат по заслугам. А вот Гука обезвредить надо. Просил у своих помощи, но что-то нет ничего, молчат. Значит, надо действовать самим.

– Да ты только скажи, я его где-нибудь накрою.

– Нет, Петрович, тут осторожность необходима. Сначала последим за ним. Узнай, в каких кабачках бывает, что пьёт и с кем. Может, есть дама сердца?

– Ладно, похожу, поразведаю.

– А кролик-то у тебя хорош!

– Ещё бы! На немецкие деньги куплен! – мрачно пошутил Петрович.

Поздним вечером к Зигфриду опять поскрёбся Василий и, как всегда, бочком протиснулся в едва приоткрытую дверь.

– Ты, брат, смелее входи, – пригласи Зигфрид.

– Да потревожить вас боюсь, Сергей Иванович.

– Ничего, ничего, заходи.

Зигфрид достал ром:

– Ну как, чистого или с кофе?

– Предпочёл бы чистенького.

Зигфрид налил немного в стакан, придвинул к Василию.

– А вы что же?

– Не хочется.

Василий выпил, осторожно поставил стакан на место.

– Да-а-а, я ведь тоже до ранения не пил. Даже, поверите, фронтовые сто грамм не употреблял, ребятам отдавал. А потом как-то всё пошло наперекосяк. Особенно после того, как тут оказался. Вот и лечу…душу…

– Не один ты «тут оказался», – сказал Зигфрид, подчеркнув последние слова.

– Не один, – согласился Василий. – Только ведь вот здесь я – один.

– Не понял, – сказал Зигфрид, хотя и уловил тревожное состояние Василия.

– Ну как же…Слова сказать не с кем… Каждый сам по себе. Все друг друга опасаются. Вот только у вас душой отдыхаю.

Зигфрид давно присматривался к Василию. Он нравился ему своей готовностью помочь, природной смекалкой. И особенно тем, что тосковал. Тоска эта прорывалась через все его странности и комические ужимки. Душа его, не принимавшая нового порядка, болела. Василий из чувства предосторожности тщательно это скрывал и только чуточку расслаблялся за ромом у Зигфрида.