Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

— Как видите, — Гук плюхнулся на стул, рассмеялся. — Если их много, не расстреливают, а засовывают в душегубку. Ну-у, эт-то зна-а-ете… Французская гильотина и американский электрический стул сущие пустяки по сравнению с немецкой душегубкой. Французы за один раз отсекают только одну голову. Американцы на один стул тоже не сажают двоих. А вот не-емцы… Представьте себе герметически закупоренный кузов автофургона, в который набито с полсотни человек. Фургон спокойненько мчится по улицам, и никто не подозревает, что в нём творится. А в кузове настоящий ад! Люди задыхаются от газа, направленного туда. Они корчатся, кричат! Считанные минуты — и пятидесяти человек нет! Вот какая штука! Ну, к чёрту душегубку… Давайте лучше выпьем. За… за встречу… Хотите за встречу? Ну, скажем, лет через десять?

Гук был явно пьян, но старался не терять нити разговора, и Зигфрид спокойно сказал:

— Если к тому времени тебя не задушат.

Гуку стало жарко. Он ослабил галстук, снял форменный пиджак, бросил его на диван. В сорочке, с открытой шеей он показался Зигфриду худым и измученным.

— Нелегко?

— Что нелегко?

— Служить в гестапо? — усмехнулся Зигфрид. — Ну, уж если назвался груздем — полезай в кузов. Ведь так?

— До чего же вы вредный человек, — как-то примирительно сказал Гук. — Думаете, я не понял намёка? Легко, не легко… Зато погуляю, пока жив. А когда хорошо живётся, то ничего не страшно!

— Напрасная бравада. Вы всё равно трус, это сразу видно.

— Это я трус?

— Именно. Вы теперь всего боитесь… Возьмите ваш пистолет.

Зигфрид положил «вальтер» на стол и вышел. Петровича, как и условились, уже не было, а Василий стоял на посту. Зигфрид подал знак, чтобы уходил, и сам поспешил к театру. Немногого он пока добился от Гука, всего только список, да и то неполный. Фамилии Морозова там не было. Впрочем, он мог и не назваться. Зигфрид не был уверен, что этот подонок Гук не выкинет какую-нибудь штуку в пьяном виде, когда он настолько наглеет, что даже теряет осторожность.

Старшина Алёшин, скакавший впереди казачьего наряда, приостановил коня и поднял руку:

— Стой, ребята! А ну, давайте вон к тому кургану!

Наряд конной разведки спешился около небольшой возвышенности.

— Гладкий — как облизанный, — подивился Матвей Криволапов.

— Небось, какая-нибудь царица там лежит, — сказал Андрюшка, самый молодой казак в наряде, тоже с любопытством оглядывая пирамидку земли правильной формы.

— Ну, ты загнул! — засмеялся Криволапов. — Откуда в степи царица?

— Книжки читать надо, — обиделся Андрюшка. — Скифы здесь в древности жили. Они, когда царей хоронили или ещё каких знатных людей, то на могилах такие холмы насыпали, чтобы золото не растащили. У них этого золота было! Я в музее видел.

— А я вот слыхал, ногайцы здесь жили, — решил показать свою учёность и Криволапов.

— Так это уже потом, — терпеливо объяснял Андрюшка. — И калмыки потом. А сначала скифы.

— Цыц вы, грамотеи! — прикрикнул старшина. — А ну прижмитесь к кургану! Что-то впереди виднеется — не разберу. Криволапов!

— Есть!

— Ждите моей команды, а я проеду вперёд, посмотрю, что там.

Алёшин тихонько пустил коня по степи, но вскоре остановился, уловив, что крохотная тёмная точка далеко впереди всё-таки движется. Старшина поднёс к глазам бинокль: вроде человек, пеший, идёт, не разбирая дороги.

А где тут её найдёшь, дорогу-то? Куда ни глянь — ровная земля. Даже курганы здесь попадаются редко, не чаще, чем за сотни километров друг от друга. Летом тут раздолье сайгакам. Кочуют они по степи неоглядной. Но сейчас их не видно — то ли опасность вспугнула — фронт близко, то ли начавшаяся зима заставила откочевать. Снег выпал уже в середине ноября, прикрыл тонкой плёнкой выгоревшую за лето траву.

Темнота быстро наползала на землю со всех сторон, и старшина уже еле различал фигуру человека, который продолжал идти вперёд. «А, чёрт! Сейчас растворится в ночи, — подумал он. — И кто такой? Заблудился, что ли?»

— Пошёл! — Алёшин пришпорил коня и поскакал навстречу человеку.

Тот, увидев приближающегося всадника, отчаянно закричал:

— Свой! Свой! Не стреляй!

Подскакав, Алёшин остановил коня.

— Чего орёшь? Кто такой?

Человек, широкий в плечах, в полушубке и мохнатой шапке с опущенными ушами, походил на медведя. Он махал руками и всё повторял:

— Да свой я, свой! Лейтенант Иванов. Из плена бежал.

Алёшин недоверчиво оглядел его, спросил: