Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

Петрович хмуро выслушал Зигфрида, недовольно посопел и сказал:

— А ну как хватятся тебя! Время такое опасное. И как на патруль не наткнулся?

— Я же в обход, по горе шёл. Дольше, зато безопаснее. Вернусь так же.

— Ночью пойдёшь?

— Конечно, ночью. К тому же, утром я должен выйти из своей комнаты у всех на виду.

— Так опасно. В городе схвачена разведчица. Пришла из-за линии фронта. К кому шла? Не к нам?

— Вряд ли. Когда в последний раз Анна выходила на связь, ничего не говорили, не предупреждали.

— Но могли прислать, как Николая присылали.

— Не было никакой необходимости. Но положение осложняется, а мы сидим. До сих пор ничего не знаем о Морозове, не имеем списков заключённых. Я только и слышу: «Осторожнее, осторожнее»… Пока будешь осторожничать, всё прозеваешь.

— Морозова в городской тюрьме нет, — сказал Петрович. — Я попросил кое-кого прощупать охранника, жадного до денег. Да не знаю, правильно ли поступил.

— Правильно, — одобрил Зигфрид. — Приходится рисковать.

— А про девушку разное говорят. Одни — будто на связь к кому-то шла, другие — будто затем, чтобы создать молодёжную подпольную организацию. Она в гестапо.

— Девушка в гестапо, Морозов неизвестно где, Гука отпустили и не трогаем, а он и не торопится со списками… Действовать надо мне, Петрович, действовать.

— Куда тебе действовать, если за тобой «хвост» ходит? Тут другое — за Анну опасаюсь. Эта фрау Антонина так и вертится вокруг неё. Приходит, когда ей вздумается. И всё сидит, сидит, болтает, болтает… Уж не пронюхали ли про «Юрку»?

Зигфрид задумался. Если бы рацию засекли, вряд ли стали бы церемониться. В гестапо, конечно, знают, что Анна переводит с немецкого бумаги для городской управы, и там не могут не понимать, что из них тоже можно извлечь информацию. Да, Антонина ходит неспроста, за Анной следят. Надо что-то предпринять, а прежде всего, нажать на Гука, потребовать списки.

— Петрович, ты приходи завтра в шашлычную, может, что придумаю.

Утром Зигфрид, как обычно, уже кипятил воду на керосинке, чтобы заварить кофе. Потом пошёл в театр готовить декорации для вечернего спектакля и обнаружил, что слежка кончилась. Медленно прошёлся по бульвару, поджидая Гука. Тот вывернул из переулка, хотел проскочить мимо, но понял, что не удастся, и, не останавливаясь, сказал:

— Сегодня в пять на квартире.

Зигфрид прикинул: до спектакля успеет. В обед встретился с Петровичем в шашлычной, сказал, чтобы часа в четыре пошёл наблюдать за домом Гука. В театре нашёл Василия, освободил от работы «из-за простуды» и попросил проследить за Гуком от гестапо до самого дома. Ровно в пять Зигфрид постучал.

Гук открыл дверь. Он словно нарочно вырядился в форму гестапо. Самодовольно улыбаясь, пригласил в комнату. «Давит на психику», — подумал Зигфрид. Гук так же непринуждённо налил в рюмки коньяка, предложил выпить за взаимопонимание. «Подчёркнуто проводит параллель между первой и второй встречей, — опять подумал Зигфрид. — Даёт понять, что чувствует себя уверенно». Он тоже с самым непринуждённым видом взял рюмку коньяка и сел к столу.

— Мне кажется, в такой обстановке будет приятнее говорить, — заулыбался Гук, прищурившись. — Как полагаете, мой друг?

Последние два слова он произнёс с нажимом, вкладывая в них определённый смысл.

— Ещё бы! — весело согласился Зигфрид. — Французский коньяк, голландский сыр, немецкие сигареты и… русская икра! Прямо голова кружится от такого великолепия, Виктор Иоганнович.

— О, вы знаете моего отца?

— И вашу мать тоже.

— Её арестовали? — в голосе Гука промелькнула тревога.

— Зачем? — Зигфрид отметил и тревогу, и недоверчивый взгляд. — Впрочем, это в известной мере зависит от вас. Кстати, имеете ли сведения о родителях?

— Так, кое-что, — уклончиво ответил Гук, положив в рот ломтик лимона с сахаром.

— Хотите знать, где они, что с ними?

И тут Гука прорвало:

— Я ничего не хочу знать, ничего! Я перечеркнул своё прошлое и живу только настоящим! Вот оно, моё настоящее!

Гук быстро провёл рукой над столом и, откинувшись на спинку стула, раза два фыркнул, стал говорить спокойнее:

— Чтобы наслаждаться настоящим, чаще всего приходится отказываться от прошлого… Но у вас, конечно, идеалы, идеи… Только что они вам дают? Что у вас за жизнь? «Ночь, фонарь, аптека, тусклый свет…» Так, кажется, у Блока? Вы же спите плохо по ночам, ходите с оглядкой, как зверь, настороже: вот-вот схватят!

Гук ехидно улыбнулся и вложил в следующие слова как можно больше злорадства: