Величко Нешков - Наступление

На седьмой день боев ряды 2-й роты заметно поредели. На рассвете Слановский передал свой район обороны подпоручику из другой дивизии. Возвращались молча. Когда над холодным и мутным от дыма горизонтом показалось солнце, рота подошла к опаленной и израненной снарядами роще. В стороне от нее на поляне было много свежих могил.

Слановский отдал приказ отдыхать. Солдаты разместились по обе стороны разбитого шоссе. Одни устало закурили, другие, подложив под голову вещмешки, сразу же заснули.

Слановский и Марин пошли на новое солдатское кладбище и долго читали надписи, пока не нашли могилу Ангелчо. Склонив голову, постояли у свежего холмика земли. Марин достал платок, завернул в него горстку земли и шепотом промолвил:

— Только и осталось от него…

Вернулись к солдатам. Устало повалились на землю. По загорелым, обветренным щекам Луканче покатились две крупные слезы.

— Знаете, господин подпоручик, вещи Ангелчо в моем мешке.

— Ну? — удивленно посмотрел на него Слановский.

— На днях стал искать чистые портянки и обнаружил у себя его гимнастерку…

Слановский отвернулся. Он чуть не заплакал.

К вечеру около полуразрушенного села Слановский встретился с Чавдаром и Пеевым. Пеев крепко пожал его руку:

— От имени родины сердечно благодарю вас. Командир и помощник командира дивизии хотят вас поблагодарить лично.

— Мы выполняли свой долг, — смущенно улыбался Слановский, испытывая стыд и неловкость от таких похвал.

— Чересчур много скромничаешь, земляк, не надо так, — по-дружески похлопал его по плечу Чавдар.

Пени и Маджар вернулись из госпиталя через два дня. Новости из Камено-Поля многое объясняли, но в то же время давали повод и для всевозможных догадок, на какие способно только воображение людей, надолго оторванных от родных мест.

Матейчо никогда не блистал ни умом, ни природным интеллектом, но он легко скрывал этот свой недостаток, пользуясь врожденной склонностью быстро приспосабливаться к любой новой обстановке. Однако, попав в совершенно новую для него среду, в казарму, он в первые дни в офицерской форме чувствовал себя напуганным и неуверенным. Ему казалось, что он никогда не найдет кратчайшей дороги к сердцам тех, кто должен будет работать с ним. Ему отдавали честь, а он бессознательно оглядывался вокруг, и ему казалось, что приветствие людей относится не к нему, а к кому-то другому. И только дней через десять у него появилось чувство, что он с детских лет носит военную форму. Много раз по собственной вине он совершал подлые и глупые поступки. Вот в эти моменты он показывал свое истинное лицо. Стремясь скрыть свои недостатки, он становился жалким и смешным.

Сначала он ночевал в канцелярии батальона. Кровать его была всегда аккуратно и чисто застелена, утром его сапоги блестели. Завтрак ему приносили, обедал он с столовой военного клуба. Ножом и вилкой Матейчо пользовался неумело и украдкой поглядывал, как делают это другие. Он молча ел и задумчиво смотрел перед собой, стараясь производить впечатление очень занятого, усталого и недоступного человека. Ему заискивающе и даже подобострастно улыбались подпоручики и поручики, сидевшие за другими столами, а он удостаивал их только сдержанным кивком головы. Втайне он завидовал их непринужденному поведению, чувствуя себя чужим среди них, и ему становилось легче только тогда, когда он выходил на улицу. В одиночку он шел в казарму и там становился совсем иным — самоуверенным и довольным собой.

Присмотревшись, он заметил, что никто из офицеров, кроме дежурного по полку, не ночует в казарме. Стоило ему намекнуть фельдфебелю роты о квартире, как тот сразу же предложил ему свои услуги.

На другой день они остановились перед новой калиткой, окрашенной в зеленый цвет. Тут Матейчо немного задержался. Предупредительно попросил:

— Эй, начальник, гляди, не расквартируй меня у каких-нибудь фашистов, а то потом отвечать придется.

— Будьте спокойны, господин капитан, — заговорщически подмигнул фельдфебель. — Тут свои люди.

— Нет, я тебя предупреждаю, чтобы потом ты не говорил, что не понял меня. Мы с буржуями на ножах, и я им не окажу такой чести.

Цементная дорожка вела в глубину двора, где возвышался одноэтажный домик с просторной террасой.

Фельдфебель постучал в наружную дверь. На стук вышла женщина неопределенного возраста, полная, ниже среднего роста, словоохотливая и улыбающаяся. Глаза живые и лукавые, волосы — черные как смоль, брови — ниточкой.