Виктор Устьянцев - По ту сторону

Юрка молчал, но было видно, что и ему хочется домой.

— Ладно, — согласился Володька. — Уезжайте, а я уж один…

Они увязались за старшиной.

Поезд стоял на втором пути, он был пассажирским, и это облегчало задачу — можно ехать на подножке. Они пролезли под вагоном на другую сторону и выбрали подножку второго от хвоста вагона. Но до того, как поезд тронется, садиться не стали, по своему горькому опыту зная, что перед отходом появится патруль.

Так и есть: бегут сержант и два красноармейца. Они согнали с подножек нескольких женщин с узлами, сняли с буферов молодого парня с чемоданом. Женщин отпустили, парня двое красноармейцев повели в комендатуру, а сержант остался наблюдать за отправкой.

Наконец поезд тронулся, Юрка и Лешка прыгнули на подножку. Володька увидел, что у Лешки соскочила калоша, поднял ее и побежал догонять вагон. Он совал Лешке калошу, а тот никак не мог ее поймать — сам боялся сорваться. А сзади бежал сержант и кричал:

— Слазьте! Слазьте, а то стрелять буду!

Кричал он не зло, а так, для порядка, даже, пожалуй, весело, ясно было, что стрелять он не собирается, — только пугает.

А Лешка уже вцепился в поручень обеими руками. Володька подумал, что без калоши Лешка до Москвы околеет. «Ладно, сойду на следующей станции», — решил Володька и тоже прыгнул на подножку.

Но на следующей станции поезд не остановился. Видно, Москва сильно нуждалась в пополнении, поезд пропускали вне очереди, он шел без остановок, пролетая на большой скорости промежуточные станции. А три маленьких серых комочка, казалось, примерзли к подножке второго от хвоста вагона…

Третий побег из дому он совершил, когда немцев уже далеко отогнали от Москвы, в марте 1942 года.

Еще стояли морозы, но Володе казалось, что теперь они ему нипочем. Отцовские сапоги хотя и великоваты, зато можно намотать две пары портянок. На одном сапоге отстала подметка, но тоже не велика беда — прикрутил подметку куском медной проволоки…

А ехать пришлось на крыше вагона. Ночь, темнота, ветер так и срывает тебя с крыши, немеют вцепившиеся в вентиляционный грибок пальцы. Тогда он и обморозил их. Утром, когда на станции Графская, что в Воронежской области, его согнали с крыши, он долго оттирал их снегом. Вроде бы отошли, но и сейчас, тридцать лет спустя, чуть прихватит мороз, ноют.

В следующую ночь он опять забрался на крышу вагона, но на этот раз эшелон оказался воинским, еще до отхода поезда часовой снял Володю с крыши и передал разводящему. Тот завел его в теплушку и стал допрашивать.

Пришлось соврать:

— В сорок первом я поехал на каникулы к бабушке, а тут началась война. Бабушка умерла, вот и добираюсь домой…

А поезд между тем тронулся. Разводящий хотел было высадить его на ходу, да не решился: как бы не угодил мальчонка под колеса.

Ему пришлось повторить рассказ теперь уже набившимся в теплушку солдатам. Они жалели Володю, угощали из своего скромного солдатского запаса кто чем мог: кусочком сала, кашей из котелка, темным от махорки куском сахару…

Но на следующей станции все-таки высадили. Разводящий, помогая вылезти из теплушки, виновато повторял:

— Рад бы помочь, да не положено: эшелон воинский, начальство узнает — тебя все равно высадят, а мне попадет.

— Спасибо и на этом, — искренне благодарил Володя. — Километров на семьдесят мне дорогу сократили.

— На семьдесят два, — уточнил кто-то из теплушки. До фронта оставалось еще не менее сотни километров. Дальше Володя решил идти пешком.

Так и шел от села к селу, от деревни к деревне. А навстречу ему тянулись беженцы со своим скарбом, с мычащими на привязи коровами, с орущими от испуга детьми. На пятые сутки стали попадаться повозки с ранеными, где-то впереди слышался неясный гул. «Значит, уже недалеко».

До этого им почти никто не интересовался — мало ли бродит на прифронтовой полосе разных людей? А теперь все чаще и чаще предупреждали:

— Эй, парень, не в ту сторону идешь, там фронт…

О том же сказал ехавший в повозке старший лейтенант.

— А мне только до того села. — Володя кивнул в сторону рассыпанных на опушке леса домиков.

— В таком случае нам по пути. Садись, подвезем.

Володя сел рядом со старшим лейтенантом, ездовой стегнул лошадь, она затрусила по разбитой колее.

— Что же ты в такое время от дома отбился? — спросил старший лейтенант и, кивнув на идущую по обочине цепочку беженцев, добавил: — Люди, видишь, дома-то свои бросают, думают, опять отступать будем, как в сорок первом. Может, и твои родители убежали. Ты давно из дому-то?