Виктор Устьянцев - По ту сторону

— Товарищ командир, идите один, — прошептал он. — Мне все равно пропадать, а вам из-за меня гибнуть никакого резону нет. Уже вон светает.

— Перестань! — сердито сказал Коняхин. — Осталось совсем немного. Сейчас я подыщу какое-нибудь укрытие, за день отлежимся, отдохнем, а в следующую ночь пойдем к той самой лощине, что за Иванковом. А по ней — в Григоровку.

Оставив Яшу за кустом, он пошел искать укрытие. Долго не мог найти ничего подходящего. Наконец наткнулся на одинокую печную трубу. Хата, видимо, сгорела недавно: еще сохранился запах гари. С начала наступления нашей армии Коняхин видел, наверное, тысячи таких печных труб. Часто в деревнях и селах оставались только они — целый лес труб и кучи пепла, разносимые ветром.

Он так и не понял, что тут было раньше: хутор или окраина деревни. Вблизи не было ни одной хаты. Сообразил только, что раз тут была печь, значит, жили и люди. А раз жили люди, должен быть погреб. Не может быть, чтобы обходились без погреба. А к нему должна вести тропинка. Раз сохранился запах гари, значит, тропинка не успела зарасти травой. Да и какая сейчас трава: глубокая осень, хотя снег пока не выпал.

Тропинок было много. Удивляясь и не понимая — зачем их так много, — он прополз шесть или семь, ощупал каждый сантиметр. Но все тропинки уходили куда-то далеко, а погреб должен быть где-то возле хаты — не станут же люди копать его за сотни метров от дома.

Наконец он нашел его. Деревянная крышка прогнила настолько, что ткни в нее пальцем и проткнешь доски насквозь. Он поднял крышку, и снизу на него дохнуло прелью.

Погреб был неглубокий — в человеческий рост. Деревянная лесенка, ведущая вниз, тоже сгнила, только одна ступенька осталась на ней. Убедившись, что в погребе никого нет, Коняхин заспешил к Яше. Надо было успеть до рассвета привести его сюда.

Яша совсем обессилел, и лейтенанту пришлось тащить его на себе. Опустив его в погреб, Коняхин спрыгнул туда сам и захлопнул крышку.

Земляной пол был сырым и холодным. Хорошо бы поискать соломы и постелить на пол, но у Коняхина не осталось сил. Да и времени на это не было: сквозь щели в крыше погреба просачивался тусклый осенний рассвет.

Они уснули сразу же, как только улеглись, тесно прижавшись друг к другу.

Проснулся лейтенант оттого, что прямо в лицо ему яростно било солнце. Едва он открыл глаза, как солнечный луч ослепил его настолько, что лейтенант почувствовал острую боль в глазах и снова зажмурился. Он отодвинулся в угол и только после этого вновь открыл глаза.

И тут он увидел ствол автомата. Черный вороненый зрачок его смотрел прямо в лицо лейтенанту.

— Вылезайте! — послышался сверху властный голос. — Только не вздумайте сопротивляться.

«Наши!»

Он растолкал Яшу, помог ему встать. Яша, ничего не понимая спросонья, тоже ослепленный солнцем, двигался почти механически. Вот он поставил ногу на ступеньку, Коняхин подсадил его. Сверху Яшу подхватили чьи-то сильные руки. Эти же руки подхватили Коняхина и легко, как пушинку, подняли наверх.

Снова в лицо ударил солнечный свет, и лейтенант зажмурился. Он не успел еще опомниться, как почувствовал, что его обшаривают.

— Да вы что, ребята, свои же мы! — запротестовал он и осекся. Он увидел, что Яша лежит на земле со связанными руками, а над ним стоит человек в странной форме, и Коняхин догадался, что это власовец.

Лейтенант рванулся и тут же вскрикнул от боли: ему сильно заломили руки за спину.

Их было всего двое: немец и этот власовец. Но оба они были здоровыми и сильными, оба вооружены автоматами. Ствол автомата упирался в спину, стоило едва замедлить шаг. Немец что-то радостно лопотал по-своему. Власовец, хотя, должно быть, и не понимал его, поддакивал:

— Я, я…

— Иуда! — сказал Коняхин власовцу и от удара свалился на землю. Едва поднялся. Выплевывая кровь, сказал: — Ну погоди, рассчитаемся за все, предатель!

— Ты рассчитаешься! — усмехнулся тот. — Сегодня или завтра тебе капут.

— Капут, капут! — оскалился немец. — Юде капут.

Должно быть, он решил, что они евреи.

Допрашивал их обер-лейтенант. Он довольно хорошо говорил по-русски, но куда-то торопился.

— Кто такие? Почему прятались? Откуда и куда идете?

— Мы жители этого села, были ранены двенадцатого октября. Тогда здесь был бой.

Фома Миронович рассказывал Коняхину, что двенадцатого октября, когда был бой, и в самом деле было ранено несколько местных жителей.

Может быть, немцы и поверили бы в эту версию, если бы обер-лейтенант не обратил внимания на их бинты. Почти вся их одежда ушла на них: и нательное белье и даже гимнастерки. И сейчас поверх чистых тряпок, которые принес Паша, рука Коняхина была повязана куском материи, оторванным от гимнастерки. То ли немец догадался обо всем, то ли хотел их спровоцировать, но спросил прямо: