Николай Кожевников - Гибель дракона

— Мать и отца убили японцы. Они искали золото. А у нас нечего было есть. Моего сына закололи штыком, а жену... — голос его прервался, словно что-то внезапно застряло в горле.

— Говори! — приказал Шин Чи-бао, и Михаил увидел: в глазах его вовсе нет веселых искорок. Взгляд Шин Чи-бао суров и гневен, будто он видит все, о чем рассказывают сейчас партизаны, чье горе захлестывало и Михаила.

— ...изнасиловали и утопили в колодце, — закрыв глаза, проговорил Трофим.

И его отпустил Шин Чи-бао, уже не спросив, кто виноват в гибели семьи. Михаил с ужасом ждал, что вот сейчас выйдет третий со своим горем, от которого будет некуда деться, и он не выдержит, разрыдается, как ребенок.

— Это двое последних, брат, — голос Шин Чи-бао дрогнул. — Они пришли перед тобой. Другие тоже расскажут тебе, почему они здесь. Нельзя спастись от несчастья в одиночку. Один, даже самый сильный, пропадет, если не будет верить в людей. Бороться надо вместе с людьми. Придет час, когда мы отплатим сполна за семьи китайцев, русских, татар, маньчжур. Придет час, мы освободим нашу Родину. И если ты, Михаил, хочешь спасти свою невесту и забываешь народ, — голос Шин Чи-бао сделался строгим, — то скажи нам об этом сразу.

Михаил опустил голову. «В одном только Хайларе, — думал он, — японцев тысячи. Партизан — сотни. Что делать?.. Да, надо проститься с Лизой... не навсегда, нет! Надежда в его сердце была отныне горячее, чем в начале пути на Хинган. Может быть, через неделю... через месяц... через полгода... Если бы он не видел разоренные деревни, истощенных людей, тоску в детских голодных глазах, если бы не поел горьковатой чумизы в бедняцкой хижине, он, может быть, думал об одной Лизе, может быть, обиделся бы на суровость этих людей. Но теперь он понял: их горе неизмерима больше его потери, это горе целого народа».

Шин Чи-бао смотрел на Михаила. «Совсем скоро, — думал он, — из этого паренька выйдет пулеметчик — вторым номером к Трофиму, или, может быть, разведчик, минер, снайпер». Шин Чи-бао видел много людей на своем веку. Если человек перенес тяжесть пути и увидел цель, он навсегда останется ей верен. Может быть, уйдет Мишка. Но подумает и вернется. Сам Шин Чи-бао жил в лесах давно, с той поры, как японцы пришли в Маньчжурию. Начали они втроем — три члена Коммунистической партии Китая. Он, Сан Фу-чин и Чы Де-эне... Где он, Чы Де-эне? Что с ним? Горяча, как кровь, и пряма, как полет стрелы, была его жизнь. Где-то он теперь — друг, соратник, товарищ?..

— Я останусь, — сказал Михаил и выпрямился.

— Мы верим тебе, — ответил Шин Чи-бао и обнял нового партизана.

Пропажа чемодана повергла Семенова в уныние и страх. Во-первых, предстояло вернуть немцу крупную сумму, которую атаман уже считал своей. Во-вторых, исчезновение столь серьезных документов могло быть делом каких-то новых сил, доселе не известных Семенову: а что, если это работа советских разведчиков! О них Семенов ничего не знал, не мог даже предполагать, есть ли они в Маньчжурии. Он довольно точно знал французских, итальянских и даже английских резидентов, со многими из них был связан деловыми узами, как с покойным Гонмо или с Клюге. А вот советские... Неужели есть они?!. Но что бы там ни было, а Клюге должен явиться всего через несколько часов за своим чемоданом. Придется либо признаться в собственном бессилии и вернуть деньги, либо... Как обмануть немца?..

Семенов вошел в домик радиотехника. Василий Степанович принял его почтительно и с обычной долей опасения: никогда заранее не знаешь, чем кончится визит атамана — мордобитием или деньгами. Радист провел Семенова в свою каморку, сплошь заставленную приборами и аппаратами со слабо мерцающими серебристыми лампочками. Это была святая святых — передатчик, созданный Семеновым для собственной сети разведчиков. Впрочем, им пользовались и японцы для провокационных передач на коротких волнах, одновременно следя за подозрительными домами, где могли ловить волны радиостанций Советского Союза.

— Знаешь, Вася, — ласково начал Семенов, усаживаясь в потрепанное кресло, — у меня такое дело... При японцах о нем заикаться нельзя. Мне нужно... — он замолчал и оглянулся на дверь. — Никто не слушает?

— Что вы, Григорий Михайлович! Ваше превосходительство! — радист в припадке преданности распахнул дверь. — Разве это возможно?! Ваш хлеб ем...

— Хорошо. Мне, Вася, наговорить надо две-три ленты — с тех аппаратов, какие ставят в автомашины... Сколько понадобится времени?

— Не меньше пары часов, — прикинул Василий. — Никак не меньше. А... — он замялся было, но дело не терпело отлагательств. — Кто будет говорить, ваше превосходительство?