Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

Машина наша оказалась шустрой лишь на ровной дороге, а как только встречался подъем, она натужно урчала и никак не хотела лезть в горку.

Немолодой усатый шофер в таких случаях отворял дверцу кабины и начинал энергично материться. И мы уже знали, что надо открывать крышку бункера и длинной кочергой шуровать удушливую топку, подбрасывая туда сухие березовые кубики — этого добра было у нас целый кузов.

Поддав таким образом газу, мы снова исправно двигались вперед.

На станции Няндома мы сели в поезд и без приключений добрались до столицы.

В спецучилище нас снова отправили на медицинский осмотр. Я и Сергей прошли строгую комиссию без сучка и задоринки, а Володьку, к великой нашей горести, забраковали. Подвело его давнее мальчишечье баловство — наколотый на руке маленький синий якорь: выпускникам училища, как нам пояснили, не полагалось иметь татуировок или иных особых примет — они могут сыграть роковую роль в дальнейшей судьбе разведчика.

В тот день мы простились с Володькой навсегда, а много лет спустя я узнал, что синий якорек не помешал Володе Пантелееву стать настоящим солдатом. В 1942 году разведчик Первой Карельской партизанской бригады Пантелеев в тылу врага был раненым захвачен в плен и повешен за ноги между двумя березами. Володька, мой горячий и шалопутный друг, умер героем.

Занятия в училище проходили, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Вся учеба в разведшколе представляется как многодневный и стремительный кросс по незнакомой и пересеченной местности. Мы до обалдения шлифовали и совершенствовали свой немецкий выговор, стремясь избавиться от предательского акцента; учились владеть ножом, что, к моему удивлению, действительно было наукой; стреляли из всех видов оружия, начиная с пистолета «Вальтер» и кончая зенитной пушкой. Часто вместе с нашими преподавателями мы добирались до границы, именуемой пределом физической усталости. Поздней ночью, вернувшись с очередного занятия, мы, как лунатики, раздевались, падали в кровати, не чувствуя рук и ног, и проваливались в сон. Но что удивительно: стоило через полчаса после отбоя сыграть тревогу, мы вскакивали и, автоматически напяливая одежду, бежали к пирамиде с винтовками, будто бы только и ждали сигнала.

Нас учили собранности, умению быстро оценивать ту или иную ситуацию и принимать единственно правильное в этих условиях решение.

Привыкнув к особенностям жизни в училище, мы порой и сами себе устраивали тренировки на сообразительность и память. Чаще всего это случалось на аэродроме, в ожидании самолета, куда мы приезжали для парашютных прыжков, Кто-нибудь раскладывал на земле разные предметы, скажем, платок, портсигар, мундштук, нож на несколько секунд, показывал их остальным и закрывал. Мы должны были запомнить и рассказать, в каком порядке лежат вещи. Сначала мы немилосердно путались и врали, но постепенно навострились угадывать, как фокусники.

Прыгать с парашютом нам чаще всего приходилось из самолета «Дуглас», где люк находился в полу, под ногами. Очень неудобно и страшновато было, сжавшись в комок, мешком вываливаться в темную дыру без дна. Но ничего, привыкли.

Все семь учебных прыжков, за исключением одного, предварительного, мы сделали ночью.

Прыгая, кажется, в пятый раз, я в темноте потерял ориентировку, и меня занесло куда-то в сторону, на картофельное поле. На мою беду, поле оказалось обитаемым — какие-то женщины убирали картошку. Когда я, с трудом погасив купол парашюта, оглянулся, то совсем рядом увидел грозные женские фигуры с лопатами. Судя по всему, они приняли меня за вражеского диверсанта-парашютиста и готовились к расправе. Я начал громко орать: «Я — русский! Я — русский!» Это спасло меня от лопат, но, увы, пока я разговаривал с самыми воинственными, другие женщины за несколько секунд разорвали мой парашют на платочки и разбежались.

Перед начальством я появился с убитым видом и с ворохом парашютных строп. И не таким уж обидным было полученное мной взыскание «за утрату боевого имущества», как последовавшие за этим «правдивые» побасенки ребят «об одном храбром разведчике-парашютисте, которого раздели две престарелые колхозницы». При этом рассказчики, невинно улыбаясь, поглядывали на меня.

Шел четвертый месяц войны. Гитлеровцы подходили к Москве. На дальних подступах к столице гремели тяжелые бои.

В один из октябрьских дней нас построили в зале квадратом, вынесли вперед знамя, и училище приняло присягу стоять за Родину до последнего дыхания, драться с оккупантами, не жалея крови и не щадя жизни, умереть, но не пропустить врага.