Николай Михайловский - Ночь у мыса Юминда

Мы мчались в потоке машин со снарядами, горючим и солдатами. На дорожных щитах призыв: «Даешь Пиллау!»

Тут я должен остановиться, поскольку мы с Филиппычем выскочили к заливу Фриш-Гаф и увидели наши маленькие кораблики, одетые в броню. Я знал, что их доставили в Восточную Пруссию на железнодорожных платформах, потом спустили по реке Прегель. И они пошли своим ходом, включившись в общее наступление. Теперь они уже в самом центре сражения — у залива Фриш-Гаф. В маленьком домике у воды я встретил и командира соединения капитана 2 ранга Михаила Федоровича Крохина, спросил у него, где штаб моряков. Крохин чуть заметно улыбается:

— У нас — как в песне поется: по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Каждый день меняем квартиру. Фронт движется к морю. Ну а нам сам бог велел не отставать.

В эти дни маленькие кораблики, что сейчас стоят у пирса, поцарапанные пулями, с заметными вмятинами на броне, обстреливают берега, занятые противником, подстерегают суда с остатками разбитых войск, пытающихся спастись бегством, и топят их…

— Знакомьтесь! — Крохин указал на рослого офицера. — Он вам расскажет о чудесах на войне.

— Что вы, товарищ капитан второго ранга! — замахал тот руками. — Какие чудеса! Пополнили ряды морской пехоты — вот и все.

— Как же это произошло? — спросил я.

— По причинам, от них не зависящим, — все с той же милой улыбкой отозвался Крохин и тут же вышел.

А лейтенант Задорожный — правда, без особого энтузиазма — поведал мне историю, приключившуюся с ним и его экипажем несколько дней назад, когда катер подошел вплотную к лесистому берегу, занятому гитлеровцами, и начал артиллерийскую дуэль с немецкой береговой батареей. А тут из леса вырвались самоходные пушки — они мчались к берегу и на ходу вели огонь по катеру. Снаряд попал в машинное отделение, и катер не мог больше двигаться. Скоро второй немецкий снаряд попал в артиллерийскую башню, произошел взрыв. Часть команды была убита. Живым было приказано выбрасываться за борт. Моряки захватили автоматы с дисками и гранаты. Так со всем этим боевым имуществом кое-как доплыли до берега. Едва выбрались на песок, а тут фашисты. И завязался бой. Моряки держались, пока не подошли наши бронекатера…

Лейтенант Задорожный не успел закончить рассказ, как открылась дверь и снова появился Михаил Федорович Крохин.

— Кончайте! — сказал он. — Через десять минут выходим.

Задорожный надел кожанку, схватился за противогаз.

— Так вы же теперь пехота! — заметил я.

— Нет, ошибаетесь. Мы опять при своем деле…

Мы вышли из домика. Моторы уже гудели. Экипажи катеров принимали ящики с боеприпасами. Вскоре раздались свистки, и кораблики один за другим оторвались от стенки и легли курсом на Пиллау…

Ко всему здесь рассказанному мне остается добавить немногое. 25 апреля Москва салютовала войскам 3-го Белорусского фронта, морякам и летчикам Балтики, овладевшим Пиллау. В громовых раскатах двухсот двадцати четырех орудий был навсегда прославлен ратный труд в капитана 2 ранга Крохина — умелого организатора многих боев, и лейтенанта Довганя, который, раненным, снова ушел в бой, и солдат, тащивших волоком по болоту свою артиллерию, и тех многих, кого уже к этому времени не было в живых…

Я передал по Бодо корреспонденцию о взятии Пиллау и тут же получил телеграмму: «Немедленно выезжайте на Второй Белорусский фронт. Разрешительное удостоверение выслано…» Я рад. Мои друзья из военно-корреспондентского «корпуса» поздравляют: «Увидишь самого Рокоссовского…»

…Наша трофейная малолитражка снаряжается в дальний путь. Мой коллега, корреспондент «Последних известий» по радио, Володя Уманский ходит задумчивый: видно, не хочется расставаться. И мне грустно — как-никак от самого Ленинграда и до Германии не одну тысячу километров вместе отмахали.

— Значит, ты скоро увидишь Берлин, — говорит Володя.

— С чего ты взял? Второй Белорусский фронт на Берлин не наступает.

— Он помогает Первому Белорусскому, а стало быть, тебе до Берлина ближе, чем нам, грешным… Ты мне пришли, пожалуйста, какую-нибудь штучку-мучку из кабинета фюрера, — наказывает он, прощаясь со мной.

И вот мы с Филиппычем мчимся по. широким асфальтированным дорогам. По обе стороны нескончаемо тянутся густые деревья, как будто зеленый коридор.

Рассказ о пребывании на 2-м Белорусском фронте я начинаю с короткой дневниковой записи: «Был на приеме у маршала Рокоссовского. Впечатление огромное. Константин Константинович, отвечая на мой вопрос, рассказал о форсировании Одера и взятии Штеттина (Щецина по-польски). Говоря об основных событиях, он не забывал о деталях, особенно важных для нас — журналистов. Показывая на карте на рукава Одера и широкую пойму между ними, маршал, улыбнувшись, вспомнил слова сержанта Пичугина: «Два Днепра, а посреди Припять…»