Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера

«Das unanständige Wort!» — готов был поклясться Дитрих-Диц: русские не убегали, они гнались за его бойцами…

— Хорош! — прокричал лейтенант Новик на ухо Татьяне, цепляясь локтем за борт её пилотского «гнезда». — Взлетаем!

И впрямь, у психической атаки есть только одно, но, к сожалению, быстро проходящее преимущество, — её ненормальность. Замешательство, вызванное ненормальным бесстрашием или упорством врага, проходит, когда выясняется, что бесстрашие отнюдь не гарантирует бессмертия. Тот, кто во весь рост идёт на пули, падает от них точно так же, как и тот, кто под ними пригибается. Немцы, разбежавшиеся во все стороны, очухались довольно быстро. Треснула первая автоматная очередь, заскрежетала опрокинутая коляска, вставая на колесо, а значит, сейчас с неё взвизгнет и «пила Гитлера»…

Татьяна сжала губы, вытягивая на себя штурвал. Самолет тяжело, натужно взревев мотором, так, что казалось, вот-вот отлетит жестяной кожух, оторвался от земли, но всего на пару вершков.

— Не вытяну!.. — снова засомневалась старший лейтенант Засохина.

Хоть прибавка в виде двух разведчиков и не тянула на триста кило обычной бомбовой нагрузки, но в виде несбалансированных довесков на крыльях…

— Метров сто хотя бы!.. — обернулся Новик, проведя длинной очередью метнувшуюся из-под крыла серую живую тень. — Только не поднимай!

Тень огрызнулась огненной вспышкой, и первое многоточие прочертило поверхность крыла у его колена. Похожие рваные дыры увидел и Войткевич у своих ног на другом крыле, с другой стороны. Обернулся.

— Ой, я не хотела, — сконфуженно пробормотала лейтенант Колодяжная.

Неслышно, но это легко читалось в шевелении губ и удивленно, совсем по-детски, распахнутых глазах. Она спрятала «ТТ» куда-то под себя, как улику нечаянной вины.

— Пусть там и будет, — одобрил Войткевич. — На лучше вот это. — И протянул девушке лимонку «Ф-5».

Несколько секунд глядя на него бездной карих глаз, теперь не просто расширенных, а безмерных, Тася, с тем же выражением застывшего ужаса, но чётко и спокойно, как на занятиях в «Осоавиахиме», выпрямила усики чеки. Затем вырвала её и, не глядя, выбросила чеку за борт самолёта; ещё секунду спустя туда же выкинула и гранату. Поежилась: «Фу, какая гадость».

Где-то за хвостовым оперением «У-2» подскочил ватный клубок дыма. Он и отметил границу нерешительного света и решительной тени, в которую наконец скрылся ночной бомбардировщик Засохиной. Как им, ночным, и полагается.

— Пора!

— Пошли!

— А десерт?

— Осторожней там, — последней в скомканной перекличке отозвалась Тася, то ли стирая с губ, то ли напротив, запечатав ладошкой мимолётный вкус мужского дыхания. — Товарищ лейтенант…

Раскачивая крыльями как коромыслом и дразня пузатыми красными звездами, «У-2» неуклюже перевалил за голову штурмбаннфюрера и исчез как фантом. Вернее, фантомная боль предстоящей головной боли.

«В которую непременно обернётся сегодняшняя промашка…» — скрипнул зубами Дитрих и, вскочив во весь рост, отчаянным жестом послал своих «шутце»…

Собственно говоря, уже было всё равно, куда посылать. В том, что пленных не будет, сомневаться не приходилось. Запоздалая очередь «MG» с борта бронетранспортёра была пустой тратой боеприпасов. Русские успешно подобрали своих — и они теперь чёрт знает где в этой угольной ночи, хоть и раскрошенной отчасти пожарами, но всё равно кромешной.

Что было не совсем так. Не дожидаясь, когда опустятся элероны и «У-2», стелющийся над землёй, пойдёт в гору, Войткевич и Новик освободили его фанерные крылья. Поэтому бедняга Габе ещё не знал, что с этого момента его неприятности только начинаются.

Утром того же дня. Железнодорожная станция Владиславовка

Майор Линн Гутт толкнул локтем водителя.

— Sind gefahren, Scheißkerl… [55] Трогай, чего дрыхнешь… ( нем .)

И в этот раз в толпе пленных ему не удалось заметить подозреваемых, столь живо описанных Касаткиным. Ни мосластого пейзанина со славянским простодушием на блинной морде. Ни городского люмпена с повадками и косолапостью матроса, которые, в общем-то, интернациональны для всех четырёх океанов. Ни парня с неукротимой курчавой щетиной на древнегреческом лице из красной глины, должного быть особенно приметным, несмотря на лагерную стрижку и общую измождённость. Но нет, не разглядел…

Зато искомый им Хачариди, проводя взглядом подскакивающий на выбоинах просёлка задок «ауди» с колесом запаски, поднял обожжённую солнцем, стриженую голову и утёр безвольную слюну с подбородка.