Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Это можно было назвать боем…

Это можно было назвать подлинной бойней.

В белых облаках порохового дыма и серых тучах, создаваемых многочисленными мелкими пожарами, едва удавалось разглядеть, что происходит уже в трех шагах. В апокалипсическом грохоте казалось невозможно услышать даже собственного голоса. В горячке нервов и напряжении воли не поддавались разумению собственные действия, и отсюда рождались подвиги, немыслимые на трезвую, холодную голову…

Из жерл пушек беспрестанно вылетали рваные языки пламени.

Из плетеных тур вылетали обрывки прутьев.

Из мешков вылетали рои песчинок.

Из брустверов [1] Насыпь на наружной стороне окопа. – комья земли, и, наконец, из полотняных рубах и суконных шинелей вылетали клочья окровавленного тряпья…

В клубах стелющегося дыма за передним гласисом бастиона кипит грязно-синее море шинелей. В низких амбразурах передовых батарей густо мелькают красные шаровары, стучат сабо, надетые на гетры из овечьей шерсти, а зачастую топают и русские сапоги. Наконец-то в ружейно-пушечном грохоте можно расслышать нестройный хор: «Vive l'Empereur!» – и синий прилив с барабанным боем проваливается волна за волной в ров перед бастионом. Мгновение, и на краю рва возникают концы осадных лестниц, кепи с красными околышами и даже изодранные знамена над частоколом длинных штыков, но тут же с дьявольским визгом пролетает, сверкая, картечь и сносит массу тел обратно в ров. Фонтан алой крови брызжет на месте головы старого тамбурмажора, взмахнувшего было барабанными палочками; чей-то нечеловеческий вой примешивается к реву наступающих, перекрывая его на секунду. И окончательным аккордом атаки грохнул фугас, разбрасывая пуды камней во все стороны…

На IV бастион наступают французы.

Древний старик в столь же древнем вольтеровском кресле зябко потер руки, с трудом распрямляя подагрические пальцы, и посмотрел на медный циферблат настенных часов. Редкие седые пряди спускались на плечи тоже совсем по-вольтеровски, отчего могло показаться, что обладатель почтенных седин наблюдает за течением времени не десятилетиями, а веками.

Одет старец был по-домашнему, в засаленный халат, из-под которого, впрочем, стойко подпирая дряблую шею, белел накрахмаленный ворот рубашки.

– Танюша, голубушка, лафитничек [2] Высокая рюмка. казенной, – скрипуче попросил старик.

– Стоит ли, Александр Львович? – донесся откуда-то из глубины квартиры, наверное с кухни, свежий девический голос. – Опять начнете с лафитничка, а кончите сердечными каплями.

– Не спорь, Таня, – поморщился Александр Львович.

– Есть в этом что-то от «Корабля дураков» Брейгеля, – произнес молодой человек в новеньком синем вицмундире, недавний выпускник юридических курсов, а теперь – присяжный поверенный, иными словами – адвокат. Стоя возле высокого арочного окна и рассматривая что-то на улице, он указующе постучал по стеклу.

Старик тоже повернулся в сторону окна и, не отрывая взгляда мутных глаз, проворчал:

– От «Корабля дураков»? Скорее уж от «Шествия слепцов».

За окном, словно жужжание мухи, заключенной между рамами, раздавались многоголосое пение и шум демонстрации, краснознаменные отсветы которой, казалось, пляшут даже на потолке вокруг тяжелой бронзовой люстры.

– Страшный суд, честное слово, – неодобрительно заметил молодой человек. – Вот, даже знамена цвета адского пламени и…

– Не демонизируйте, Петя, – перебил старик, махнув пергаментной ладонью. – Все куда проще и далеко не в первый раз. Не в первый раз Европа тщится извести многострадальное Отечество наше.