Борис Зубавин - Было приказано выстоять

Часовой похаживал перед палисадником, посвистывал. «Скоро ты не так засвистишь», — подумал Рябов.

В доме было тихо. Потом хлопнула дверь, кто-то вышел на крыльцо, сбежал, дробно стуча каблуками, по ступенькам. Часовой распахнул калитку, вытянул руки по швам, задрал голову, замер.

Вдруг на краю деревни хлестнула автоматная очередь, ухнули гранаты, тонкий, не то удивленный, не то жалобный визг повис в ночи, резанул по слуху. Рябов ощупал гранаты, нож. Подобрался, чувствуя, как мышцы напряглись в всем его могучем теле. А над деревней, все разгораясь, полыхало зарево: Лабушкин и Габлиани, отчаянные головы, обрабатывали свой «объект». На улице слышались встревоженные голоса, раздавалась торопливая команда, хлопали возле горящих цистерн выстрелы, человеческие фигуры метались по деревне. Из штаба выскочил один, второй, третий… Застегивая на ходу шинели, заряжая автоматы, бросились на пожар. А в это время на другом конце деревни начали орудовать Койнов и Береговский. Орудовали, видать, ловко. Беспорядочной стрельбой, криками, взрывами гранат нагнали на фашистов большой страх. Часовой, растерянно топтавшийся возле калитки, не вытерпел, кинулся, пригнувшись, вдоль улицы.

Рябов в два маха вскочил на крыльцо, рванул дверь.

В избе спиной к нему стоял офицер, крутил ручку телефона, кричал что-то в трубку, опять крутил.

Рябов шагнул в избу. Офицер оглянулся, раскрыл рот, но не вымолвил ни слова и, схватясь рукой за горло, словно сам себя хотел задушить, не спуская расширенных, полных ужаса глаз с Рябова, стал пятиться, натыкаясь на табуретки.

— Хальт! Хенде хох! — сказал Рябов, исчерпав этим весь свой запас немецких слов.

Но офицер, словно обезумев, непонимающе глядел на него и продолжал пятиться. Потом, вскрикнув, согнувшись, кинулся в сторону, пытаясь расстегнуть на животе кобуру пистолета.

Рябов прыгнул, навалился на него всем телом, прижал к полу. Офицер захрипел под ним…

Вернулся Рябов к своим один, усталый, разгоряченный, злой. Сказал, подавая Лабушкину портфель:

— Поноси пока. Тут бумаги, карты, планы всякие… Со стола собрал.

— А где же?.. — вопрос застрял у Береговского в горле.

Рябов в отчаянии махнул рукой:

— Помер.

— По-омер?

— Я его немного поприжал, — Рябов с сожалением поглядел на свои огромные ручищи, — а из него и дух вон.

— Жалко, — сказал Койнов. — Надо бы поласковей с ним…

Это был, пожалуй, единственный случай, когда сибиряк искренне пожалел о преждевременной кончине заклятого врага.

— И чего они таких квелых в армию призывают, — досадовал Лабушкин, вертя в руках объемистый портфель, туго набитый всевозможными бумагами.

Пожар, перекинувшийся на соседние избы, разгорался. Темные тени людей метались по деревне. Слышались встревоженные выкрики, треск дерева и то поднимавшаяся, то затихавшая стрельба…

Но разведчикам было теперь не до этого. Обескураженные случившимся, вышли они на дорогу и скоро исчезли в ночной тьме.

Ночью дороги, ведущие к фронту, ожили. Шли машины, обозы, передвигались танковые, артиллерийские и пехотные части. Было ясно, что фашистское командование, готовясь к наступлению, стягивает на этот участок фронта значительные свежие силы.

Шагая впереди разведчиков, Рябов размышлял: «Надо сперва как можно дальше уйти от горящей деревни и отдохнуть. Ребята устали. А потом… Потом брать «языка» в другом месте…»

Ему было и больно и совестно перед товарищами за то, что слишком приналег на офицера.

«Надо бы полегче, — корил он себя. — Погорячился…» Его не страшило, что они все глубже и глубже забираются в тыл врага. Его начинало беспокоить другое: вдруг наступила весна. Даже ночью на дороге стало сыро, и валенки у них промокли.

Они шли лесом, потом полем, на котором во многих местах уже виднелись темные проталины, потом опять вошли в лес и, забравшись в глубине его в овраг, наломали жердей, еловых лап, сложили шалаш и, поев консервов с сухарями, повеселели.

Спали по очереди, и утреннее солнце, пробившееся сквозь верхушки деревьев, застало их уже на ногах.

Лабушкин, ходивший в разведку, рассказал, что движение по ближайшей дороге почти прекратилось и что он сейчас видел трех связистов, подвешивавших провода.

— А тебя? — спросил Рябов.

— Что меня? — не понял Лабушкин.

— Тебя они тоже видели?

Лабушкин растянул в улыбке свой большой рот, многозначительно подмигнул:

— Что я, дурак, что ли!

— Ваня, вы скромничаете, — насмешливо проговорил Береговский.