Борис Зубавин - Было приказано выстоять

Фашистские пехотинцы, залегшие было в траве, примятой гусеницами, повскакали на ноги и, не то испуганно, не то зло гогоча, прижав автоматы к животам, стреляя наугад, кинулись к батарее, чтобы захватить ее.

Но Никитин, оглянувшись, увидел, как сзади него, словно в лихорадке, затряслись кожухи максимов и пехотинцы, привалясь к брустверам окопов, припали щеками к прикладам винтовок и автоматов.

Грохот боя все усиливался, а стук пулеметов, очень громкий в тишине, теперь совсем не был слышен, как будто пулеметчики, всюду, куда ни глянь, припавшие к своему надежному оружию, вовсе и не стреляли.

На батарею вдруг обрушился шквал снарядов и мин. Пыль поднялась над ее позицией, однако когда пыль рассеялась и на батарею двинулась новая пятерка танков, артиллеристы, пыльные, потные, уже вновь вели огонь. Лишь троих унесли санитары на носилках, да четвертый, раненный в руку, бережно поддерживая ее другой рукой, пробежал мимо командира батареи, что-то крикнув ему.

Окопчик Никитина был отрыт немного сзади орудийных площадок, и это давало старшему лейтенанту возможность видеть все, что происходит возле пушек. «Ничего, — подумал он, провожая взглядом носилки с ранеными, — поправятся, — и оглядел батарею, — выстоим».

Пушки били по танкам с неукротимой яростью.

Фамилия сержанта, раненного в руку, была Озерный. Это он подбил первый танк. Он служил наводчиком второго орудия. Осколок мины попал ему в плечо и застрял там. Рука ныла. Озерному было тридцать лет — ровесник командиру батареи. На круглом хитроватом загорелом лице сержанта особенно выделялись, как бы подчеркивая смуглоту кожи, белесые, выгоревшие на солнце брови.

Добежав до овражка, в котором были вырыты ниши для снарядов, Озерный присел там на порожний ящик и при помощи санинструктора содрал с себя липкую от крови гимнастерку. Сюда, в овражек, собрались раненые из всех подразделений. Было тут и несколько артиллеристов из других батарей.

Озерный сидел на ящике и, осторожно поддерживая раненую руку, вслушивался в гул боя. Солнце уже перевалило за полдень, но конца сражения даже не предвиделось.

Когда на батарее кончились боеприпасы, к овражку стали прибегать солдаты за новыми снарядами. Озерный спрашивал:

— Ну как там, на батарее?

Солдаты, наскоро вытирая рукавами гимнастерок потные лица, отвечали:

— Жарко… — и, сгибаясь под тяжестью своих нош, скрывались в траншее.

Принесли еще двух тяжелораненых. Они рассказали, что за наводчиков, уже выбывших из строя, на орудиях работают сами командиры. Старший лейтенант Никитин ранен в голову, но уйти с позиции отказался.

А вокруг все гудело от беспрестанных взрывов снарядов и бомб. Озерный, прислушиваясь к этому несмолкающему грохоту, старался уловить в нем звуки своих пушек. Ему то казалось, что он ясно слышит, как бьет батарея, и лицо его в этот момент светлело от суровой радости, то он вдруг начинал, бледнея и хмурясь, беспокойно ерзать на ящике, когда чувствовал, что не может различить среди гула выстрелы своих орудий. Прислушивались вместе с ним и другие сидевшие рядом артиллеристы.

Единственными людьми, от которых раненые могли узнать, что делается на батарее, были изредка появлявшиеся подносчики снарядов, но они прибегали в лощину все реже и реже и наконец перестали прибегать совсем.

Потом с батареи приполз солдат. Он был ранен в ногу. Ему стали разрезать сапог.

— Там, — он махнул рукой, — остался один командир.

— Что же это?! — закричал Озерный и оглядел лежавших и сидевших вокруг него раненых. — Что же это, братцы? Это как же?

Раненые заволновались.

Командиру фашистского танкового батальона майору Крафту было приказано атаковать и прорвать оборону советских войск на том самом участке, где стояла батарея Никитина. Майор Крафт был убежден, что первым выйдет в тыл к русским. Теперь Крафт, зеленея от бешенства, отрывисто ругаясь, наблюдал в бинокль за ходом боя.

Эта чертова батарея, которую, казалось, ничего не стоило раздавить одним ударом, уже разбила самые лучшие его танки, навеки уложила перед собой роту отборнейших егерей.

Майора Крафта уже несколько раз запрашивало командование о том, когда он прорвется наконец в тыл к русским. Крафта трясло от ярости… Вот уже и день клонился к вечеру, а он ничего не смог поделать с этой батареей. Она была словно заколдованная.

— Этих коммунистов, — кричал Крафт, — не берет ничто: ни снаряды, ни пули.