Борис Зубавин - Было приказано выстоять

Постучав, он быстро пошел к двери. За дверью было тихо. Он стал прислушиваться, но, кроме сильных толчков собственного сердца, ничего не слыхал. Тогда, возненавидев эту упрямо не открывавшуюся дверь, он принялся колотить по ней кулаками.

На порог, держась за дверную ручку, вышла соседка.

— Ну, чего шумишь! — строго сказала она, по-старушечьи щуря заспанные глаза. — Ну!

— Марья Павловна! — тихо сказал Петр, отступая в коридор.

— Батюшки! Царица небесная, пресвятая богородица… Да это никак Петя с войны!.. Да ты проходи, Петя. Ведь это никак ты… царица небесная… батюшки!

Пока он шел через кухню, старуха все бормотала, семеня перед ним, коротконогая, толстая и смешная.

Но когда Петр собрался стучать к себе в комнату, она подобрала в узелок губы, сказала:

— На-ка тебе ключ.

— Ключ? Зачем мне ключ?

— А как же? — сказала старуха.

Отперев комнату, он вошел в нее и сел на диван. Не глядя, он чувствовал, что в дверях стоит Марья Павловна, и спросил:

— А где Лида? — он еще надеялся, что Лида сейчас войдет.

Марья Павловна вздохнула:

— Уехала. Вчера вечером уехала в деревню. Со службы послали.

— А Генька?

— Тоже… Ах ты, господи!.. Может, телеграмму ей? Она говорила, с неделю там пробудет. Как же теперь тебе?..

Он не ответил.

— Ну-ну, — закивала старуха головой, поняв его. — Полежи, полежи! — и, попятившись, осторожно прикрыла за собой дверь.

Он долго лежал на диване, глядя в потолок, подсунув под голову руки, крепко сжав зубами давно потухшую папироску. Три года не был дома — и вот… Почему он приехал сегодня, а не вчера? Еще вчера они были здесь. Вчера Генька, наверное, пришел с улицы, выпачкав или порвав рубашку, и Лида бранила его за это. Конечно, бранила, как всегда. А сегодня они где-нибудь в поле или в лесу, счастливые и довольные, что вырвались из душного города, и не подозревают, что он сейчас лежит на диване… А у него только два дня! Два дня! Только два дня может он побыть дома, а их нет…

На следующее утро Петр, узнав, куда уехала Лида, послал ей телеграмму и отправился к себе на завод. Директор Василий Ильич что-то писал.. Он посмотрел на Петра поверх очков и сказал:

— Стоп. Карташов? Садись. Рассказывай. Ты как сюда?

— Проездом.

— Хорошо. Надолго?

— Два дня.

— Мало. Ты с самого начала воюешь, тебе надо больше. Почему не дали?

— Ну и вы бы мне тоже, Василий Ильич, не дали больше, — усмехнулся Петр.

— Я?.. А пожалуй, ты прав. Не дал бы. Работать надо. Сейчас не время. Так, по-моему.

— По-моему, тоже. Но хочется видеть своих. Очень хочется.

— Ты меня не убеждай. Знаю. Вам надо. Вы больше сделали. Ну, как жена? Здорова? Обрадовалась? Не ждала?

Петр покачал головой.

— Что такое?

— В деревню уехала.

— Несогласованность. Вызови телеграммой.

— Я уже послал. Но я не знаю, успеет ли.

— Плохо. Так. Ну, рассказывай, скоро вы войну закончите?

— Почему именно мы должны войну заканчивать, — а вы?

— Мы вам все даем. У меня бригада Сенина — в прокатке, помнишь? — третьи сутки на заводе ночует. А заказик мы вам сдадим раньше срока. Да. Ну, а как там — бьете?

— Бьем, Василий Ильич, бьем.

— То-то. А с продукцией нашей сталкивался?

— Приходилось. Лично мне она понравилась. Но слышал, ругают твою продукцию.

— Кто? — директор перегнулся через стол, и Петр подумал, что он походит в эту минуту на встревоженную наседку, у которой хотят обидеть цыплят. — Кто? Кто ругает? За что? — кричал директор.

Петр смеялся:

— Немцы ругают.

— О, черт! — директор, сразу обмякнув, отвалился на спинку стула.

Через час, возвращаясь домой, Петр встретил во дворе старика сапожника Кукушкина.

— Ну-ка поди сюда, поди расскажи, — подозвал он Петра.

— Лучше ты сам расскажи, где жена моя? — спросил Петр, угощая старика папироской.

— Не было такого разговору, не было. Туфли ей два раза чинил, это верно, а такого разговору не было.

— Жалко. Я думал, ты знаешь.

— Не знаю, брат, не знаю. А то бы сказал. Тебе сказал бы.

Раскуривая папироску, Петр проговорил:

— Бывало на этой лавочке весь день народ сидел. А сейчас ты один.

— Гвозди сушу, а то и меня не видал бы. Не время сейчас на лавочке сидеть, да и некому, Петр, некому стало на лавочке сидеть. А бывало сидели, это верно. Теперь у нас и старухи работают. Нам от вас отставать совестно. А ты надолго сюда?

— Нет, проездом, — сказал Петр.

— Опять туда? — спросил Кукушкин.

— Опять.

— Давай, давай! Хорошо воюете. Давай.

Эта похвала понравилась Петру.