Борис Зубавин - Было приказано выстоять

Он сел на поваленное дерево и, подперев кулаком подбородок, задумался. Ему не везло. Еще выйдя из госпиталя, почувствовал, что кругом творится необычайное, хотя начиналось самое обыкновенное утро. В низинах еще клубился ночной туман, безмятежно поблескивали на траве капли росы, звенел в вышине успевший умыться этой росой жаворонок.

Дорога, по которой он шел, была пустынна. Но именно в этой пустынности фронтовой дороги таилась вся необычность сегодняшнего утра. Такая тишина могла наступить в этих краях лишь перед решительным штурмом, когда к переднему краю подтянуты все полки и соединения, подвезены снаряды и патроны, медикаменты и продовольствие, горючее и понтоны; когда дело остается лишь за сигналом к наступлению. Все это он понял и ускорил шаги, теперь то и дело поглядывая на часы. Он спешил, так как боялся, что Анохин с Горячевым уведут машину в бой без него.

И все же он опоздал. Каких-нибудь пять километров оставалось ему дойти, когда началась артподготовка. А это значило, что машины уже вышли на исходную позицию.

Тихо теперь в лесу. Прошел мимо писарь боепитания, сосредоточенно глядя себе под ноги. Звенит в мастерской молоток — одиноко, размеренно и нетерпеливо: дон-дон-дон!..

Командир машины старшина Горячев и водитель ее сержант Анохин с особенной, подчеркнуто внимательной заботой относились к своему башенному стрелку сержанту Ветлугину. Они имели на это право хотя бы потому, что они воевали чуть ли не с самого начала, а он пришел в армию каких-нибудь полгода назад. Это давало Анохину повод называть его мальчиком. Горячев был с ним согласен: очень юным казался ему этот голубоглазый сержант.

Они оберегали его, как старшие братья. Здоровые, веселые, обветренные студеными зимними вьюгами, прокаленные летней жарой, они считали, что теперь к ним ничто, кроме разве самой смерти, не пристанет. А смерть… Да так ли она страшна в открытом бою? Другое дело, считали они, для Ветлугина.

— Он еще не обкатан, наш мальчишка, — снисходительно говорил Анохин. — Вот повоюет с наше, тогда — хоть в пекло, ему тоже все будет нипочем.

Недели две тому назад Ветлугин простудился.

— Что ж теперь нам делать с ним? — сокрушенно сказал Горячев.

Ветлугин, кутаясь в шинель, с пылающими от жара губами, умоляюще посмотрел на товарищей.

И тут произошло нечто странное. Анохин и Горячев, не признававшие в своей жизненной практике никаких госпиталей, начали вдруг со всей страстностью, на которую только они были способны, убеждать Ветлугина в том, что ему как раз надо поехать в госпиталь.

— Да ты сам посуди, чудак этакий, — ласково говорил Анохин, настойчиво теребя рукав ветлугинской шинели. — Ты туда вроде как во фронтовой дом отдыха едешь.

— То не госпиталь, а рай, — слышался хрипловатый голос Горячева.

Они проводили Ветлугина до санитарной машины и долго смотрел ей вслед — два рослых спокойных молодых человека.

— Недельки через две вернется, — сказал Горячев. — Как ты думаешь?

— Факт, — коротко отозвался Анохин.

Действительно, он вернулся ровно через две недели и… никого не застал. А друзья за это время часто подсчитывали, сколько ему еще осталось отлеживаться, как говорил Горячев, «в раю».

Теперь неизвестно, где они. Ветлугин вздохнул. Тоскливо и скучно сделалось у него на душе.

А в лесу, меж тем, началось оживление. Писарь, который только что прошел мимо, с необыкновенной заинтересованностью рассматривая носки своих сапог, пробежал обратно резво, и на его лице уже не было ни тени сонливости. Ревя моторами, проползли несколько тягачей с бревнами и толстыми стальными тросами. Все они свернули на дорогу, проложенную ушедшими в бой танками. Ветлугин сразу понял, куда и зачем их выслали. Один из водителей, узнав его, крикнул:

— Там ваша, шестнадцатая! — и махнул рукой.

Ветлугина словно пружинами подбросило. Машина, их машина, та самая, на которой Анохин и Горячев, попала в беду! Курносое, доброе лицо его посуровело. Брови сдвинулись у переносицы, безмятежно-синие глаза тревожно сощурились, на щеках обозначились желваки от стиснутых зубов. Не раздумывая, он вскочил на проходивший мимо тягач.

Сильный стремительный танк под номером 16 с надписью «За нашу Советскую Беларусь!» одним из первых, ведя огонь с ходу, атаковал противника. Он разметал проволочные заграждения и, раздавив пушку, целившуюся, но не успевшую выстрелить в него, стал поливать огнем вражеские окопы.