Аскольд Шейкин - Испепеляющий ад

— Революция, — ответил Сергей Александрович, — это, знаете, такое состояние народа, когда все, как один, выбегают из домов с безумным криком: "Долой!" Какие тут деньги? В Петрограде делегаты съезда, на котором была объявлена Советская власть, получали по стакану морковного чая с сахарином и по куску хлеба с маслом. Вот, в сущности, все расходы большевиков на Октябрьский переворот. Я тогда был там, знаю.

Плисов замахал руками:

— Хорошо! Не буду спорить! Но, возьмите меня. Служу старшим адъютантом штаба корпуса. Должность не малая, но решительно не на что жить. Поверите? Без копейки сижу. Хоть караул кричи. Порой думаю: пусть надо мной хоть царь, хоть диктатор, только чтобы ни в чем не нуждаться. Разве я не прав, господа?

"Но это я твои письма читал под Касторной, — подумал Шорохов, с особенным любопытством глядя на Плисова. — Потому мне и кажется, что с тобой мы давно знакомы. Ты там так и писал: "…Вы без копейки сидите… а тут жалованье и не предвидится… хоть караул кричи…"

Сергей Александрович взглянул на часы:

— Спать. День завтра нелегкий.

Все они были пьяны. В том числе и Шорохов. Он однако решился, немедля, как это он назвал про себя, "забросить крючек":

— Вы, господа, о деньгах… А что они? Знаете сколько я за эту поездку в корпус заработаю?

Плисов живо повернулся к Шорохову:

— Сколько?

— Восемь миллионов. Конечно, деньги это не прежние, но…

— Есть ли бог, господа! — воскликнул Плисов. — Суточных боевых я получаю по семь о полтиной, оклада четыре тысячи. А тут за неделю восемь миллионов!

— Спать, — повторил Сергей Александрович с отвращением. — И прошу разрешения, господа, хотя бы одну из свечей не тушите. В полной темноте я не засыпаю. Такая у меня странность, господа.

Но Шорохов-то как раз плохо засыпал при свете. Лежал то с открытыми, то с закрытыми глазами, ворочался. Стук колес, покачивание вагона и те не навевали сна.

Он достал акт передачи мамонтовских трофеев, какую-то первую попавшуюся из его страниц:

… 3 октября был вскрыт сундук № 2 для точного подсчета серебряных и золотых вещей и процентных бумаг, причем оказалось: бокальчиков серебряных (вызолоченных) разных размеров 57 штук, чарок серебряных вызолоченных разных размеров 80, наперсный крест серебряный вызолоченный с цепкой — 1, серебряный графинчик (ликерный) — 1, серебряных подсвечников — 3, серебряный пятисвечник — I, серебряный пояс с 17–ю звеньями — I, серебряный маленький редикюльчик с цепочкой — I, кувшинчик для духов маленький серебряный — I, столовых ножей серебряных (разных) — 13, серебряных столовых вилок — 42, серебряных столовых ложек — 44 и ложек (фраже) — 7, серебряных ложек десертных — 16, серебряных ложек чайных (часть вызолочена) — 142, серебряных ложек чайных поломанных — 5, серебряных ложек чайных «аршади» — 6, серебряных разных совочков для заварки чая — 11…

Дальше шли серебряные разливные ложки, щипчики для сахара, вилочки для лимона, ножи для фруктов, плоские ложечки для рыбы, а потом и нитки мелкого жемчуга, золотые медальоны, броши, браслеты, запонки для манжет, нательные кресты, обручальные кольца, спичечницы, лом золота и серебра, облигации Займа Свободы, некогда выпущенного Временным правительством, банковские книги, заполненные вексельные бланки… И все это корпус Мамонтова тащил за собой, считал военной добычей, охранял как важнейшее государственное достояние? И опись именно этого «достояния» предлагал в Таганроге Чиликин? Мелочевки, в общем-то. Но почему-то же этого газетчика убили?

Чиликин особенно напирал на слова «прочее», "полная". Что это могло быть? Мамонтовский портфель, а в нем денежные обязательства перед казной Юга России? Свидетельства о мошенничествах Управления снабжений Донской армии? И там фамилии деятелей чрезвычайно известных, на что и намекал в Таганроге Ликашин.

Наконец, он заснул.

Разбудил Шорохова рев паровозного гудка и голос Плисова:

— Что за дьявольщина, господа! Мы стоим.

Шорохов спал, не раздеваясь, лишь накрывшись шубой. Поднялся. Отодвинул занавеску. За окном было темно. В самом деле доехали?

Плисов вышел из салона, через минуту-другую вернулся, объявил:

— Восемнадцать верст осталось. Пути замело. Не пробиться.

Рев паровозного гудка повторился.

— А гудит он, полагаю, чтобы не врезался встречный поезд, — продолжал Плисов. — Тут одна колея. Но странно, кто может в нас врезаться, если пути замело?