Аскольд Шейкин - Испепеляющий ад

Оглянувшись на Плисова — тот покойно сидел на стуле, словно бы готовый ждать сколько угодно, — Скрибный увел Шорохора в соседнюю комнатенку, сказал:

— Знаешь, Леонтий, что ребята из атаманской канцелярии говорили? К Ростову красных специально пропустят. Потом корпус Мамонтова ударом с севера ловушку захлопнет.

Шорохов молча смотрел на Скрибного.

— И еще одно дело. Тебя старик дожидает.

— Какой старик!

— Из банка. На кухне второй час сидит.

Подумал: "Засада. Немедля уходить с этим Плисовым. Но, может, они тут все заодно?" Спросил:

— Не ухляк? (Соглядатай, сыщик. — А.Ш.)

— Тогда мы его придушим. И дела-то, Леонтий! После всего, что мы с тобой повидали…

Шорохов метнулся в кухню. На табурете, ссутулившись, сидел человек лет шестидесяти. Низенький, толстый, круглолицый, плешивый. Лицо бритое, крупный нос, пухлые щеки. В чиновничьей шинели. Фуражка чинно лежит на коленях.

Поздоровались, не подавая руки. Шорохов спросил;

— Кто вы такой?

Как-то странно, словно бы вовсе не шевеля губами, гость отозвался:

— Не все ли вам это равно.

— Вас кто-либо прислал ко мне?

— Нет.

— Что вас сюда привело? Говорите скорее. Времени совершенно нет.

— Имею возможность предложить вам экземпляр акта передачи мамонтовского трофейного имущества. Точнее, опись ценностей, помещенных на хранение в Государственный банк.

— От кого вам известно, что меня это может интересовать?

— Известно.

Говорил он совершенно без интонаций.

— Тогда другой вопрос. Откуда у вас опись?

— Вам это нужно знать?

— Чтобы увериться в подлинности.

— Собственной персоной участвовал в составлении сего документа. Две недели труда — с. Сидели, как проклятые.

— Сами видели всю мамонтовскую добычу?

— Почему же всю, — впервые какое-то подобие вопроса или даже возмущения послышалось в тоне голоса этого человека. — Чай, сахар, мануфактуру Полевой Контроль отделил еще в Миллерово. Мелочь, впрочем. Шесть пудов тридцать семь фунтов чая, восемьдесят пудов восемнадцать фунтов сахара. Стоило ли возиться? Да и у нас два ящика церковной утвари без вскрытия передано в консисторию. Все остальное? Высокие господа в таких случаях только присутствуют. Пересчет ведут, каждую вещицу в руках держат другие.

— Вы были одним из них?

— Да. Из счетного отделения.

— Это опись всей трофейной казны? — спросил Шорохов.

— Вам это важно?

— Чтобы оценить стоимость вашей работы.

— Еще всего лишь портфель командира корпуса.

— Его опись тоже делали вы?

Странный гость ничего не ответил. Сидел сгорбившись, глядя в пол.

— Хорошо, — сказал Шорохов. — Как вы свою услугу оцениваете?

— Не так дорого, если по нынешним временам. В акте восемь листов. Пять тысяч николаевскими деньгами за лист.

— А если о вашем предложении узнает начальство?

— От вас узнает? Какая вам выгода?

— Вы правы. Документ при вас.

— Да.

— Последнюю страницу акта я мог бы взглянуть?

— В обмен на деньги, пожалуйста.

Вошел Скрибный:

— Мне пора.

— И мне, — сказал Шорохов. — Вот деньги. Давайте ваши бумаги.

В кухню вбежал Плисов:

— Господа! Нет ни единой секунды!

Старик что-то еще пытался сказать. Выслушивать его было некогда. Мелькнула мысль: "Если фальшивка, пропали деньги. Уходить, уезжать. Но что за портфель при командире корпуса? Ладно. Остальное потом…"

ПАРОВОЗ И ОДИН ВАГОН — вот и был весь их поезд. Мчались в ночи, сквозь вьюгу, с хода минуя станции. В салоне, занимавшем добрую половину вагона и предоставленном в их распоряжение, было тепло, светло от толстых свечей в фонарях под потолком, уютно. Мягкие плюшевые диваны, зеркала, шелковые зеленые занавески, ореховый полированный стол. Никогда прежде Шорохов не ездил в подобной роскоши.

Кроме него и Плисова был еще один пассажир. Среднего роста, с округлыми плечами, плотный, мускулистый, хорошо выбритый, подстриженный ежиком, в русских сапогах, в солдатской гимнастерке без погон. Лицо было неизменно спокойно, говорил не глядя на собеседника, как человек, который не только знает цену своим словам, но привык, что окружающие воспринимают их с почтительным вниманием. В салоне он обосновался до появления Шорохова и Плисова. Знакомясь, представился: "Сергей Александрович". Фамилии, должности, чина не назвал. Впрочем, они тоже ограничились именем-отчеством.

Конечно, как только поезд тронулся, на столе появились еда и питье. У Плисова, у Шорохова нашлось всего этого предостаточно. Сергей Александрович тоже достал из своего, грубой холстины, мешка две банки американских мясных консервов, бутылку смирновской водки.