Нгуен Тяу - Выжженный край

Ливни в начале сезона дождей всегда особенно обильны. Струи воды, словно тысячи сверкающих стальных прутьев, хлестали по полям, по глади реки, по строениям. Безмолвие земли и неба, не остывавших даже под ливнем, то и дело нарушали вонзавшиеся в землю зигзаги молний и яростный грохот грома.

Примерно через полчаса земля уже закалилась, словно брус стали, а ливень, хотя и был еще сильный, утратил, однако, свой первоначальный устрашающий рев, как будто после великого побоища небо и земля заключили меж собой полюбовное соглашение; и теперь вода собиралась в прохладные, текущие по обочинам ручейки, дождь шумел монотонно и ровно, а воздух, земля, деревья, травы и все вокруг было омытым, блестящим и свежим.

Хьен укутал мальчика с головы до пят в полотнище полиэтилена, но тот все равно умудрился насквозь вымокнуть. Однако самого Шиня это нисколько не беспокоило. Напротив, ему очень понравилось шагать под дождем. Правда, всего какой-нибудь час назад у него от страха душа к пятки уходила, так он боялся грозы. Но стоило грозе затихнуть, как страх мгновенно прошел, и Шинь почувствовал себя необыкновенно счастливым. Он издавал громкие вопли и слушал, как они тонут в шуме дождя, безостановочно носился взад и вперед, кружился волчком, с наслаждением шлепал по воде, бегущей по обочинам шоссе.

Глядя на закутанную в серый полиэтилен детскую фигурку, неистово прыгающую, скачущую под дождем, Хьен и сам невольно развеселился. Как острые стебельки молодой травы, едва заслышав упавший на опаленные дюны дождь, пробиваются кверху, так и солдатскому сердцу достаточно одного мига, чтобы скинуть усталость и наполниться радостью. Бойцы на ходу заигрывали с Шинем, то один, то другой подзывал мальчика к себе и сажал на плечи или вел рядом за руку.

Хьен почувствовал облегчение. Поправив вещмешок и кобуру с пистолетом, он обернулся и глянул сначала на юго-восток, туда, откуда несся отдаленный гул моря и где все было закрыто белой завесой дождя, а потом на запад, в ту сторону, куда уходило, теряясь в пелене дождя, шоссе. Там остался город. Прошел ли сейчас там — в самом Хюэ и на побережье, в Тхуанане, в краю песка и гальки, краю колючей проволоки и горелых трав, — такой же сильный дождь, как здесь?

Хьен вдруг подумал о Тху Лан, о Нгиа — воспоминания о них всплыли в памяти почти одновременно, одно словно бы накладывалось на другое, они переплетались между собой. Надо будет непременно написать Тху Лан… А память не унималась и вновь, как в тот вечер, когда он пришел проститься с Тху Лап и когда впервые коснулось его на миг ощущение влюбленности и счастья, настойчиво толкала его в прошлое. И вновь припомнился тот же эпизод. Года три-четыре назад, в джунглях, на одном из западных склонов Чыонгшона, забрел он отдохнуть в заросли деревьев кхон. Стояла осень, тишина и покой были такие, что даже шорох облетавшего сухого и выцветшего как пергамент листа казался шумом, а когда лист падал вниз, на корни, то весь лес вздрагивал, словно стряслась беда. И вот среди этого всеобъемлющего безмолвия затаивших дыхание джунглей вдруг раздался донесшийся до Хьена тихий прерывистый шепот, на долгие мгновения умолкавший: «Зьет, это я, мне дали отпуск. Полтора месяца, считая дорогу. Я сначала заеду к твоим. Побуду с твоей мамой недельку. И на обратном пути к ней заверну, тоже на недельку. Я везу ей твои вещи. Но я посмотрю сначала. Если покажется, что сейчас ей не стоит их оставлять, я спрячу их у себя, передам потом, в другой раз. Слышишь, Зьет, это я, Хыу. Оставляю тебя здесь, с лесом. А твою маму я теперь и своей считать буду, не тревожься. Ну все, я пошел!»

Два солдата, однополчане. Хьен сидел, невидимый за деревом, в котором было огромное гнездо термитов, стараясь не шевельнуться, сдерживая дыхание, да и весь лес тогда, все заросли кхонов молчали, словно прислушивались к этому едва слышному шепоту солдата, навсегда оставлявшего здесь друга. Подождав, пока тот, кого звали Хыу, отойдет достаточно далеко, Хьен потихоньку встал, забросил на спину вещмешок, взял автомат и перешел на другую сторону пересохшего ручья, заваленного сухими листьями. Здесь и увидел он свежую могилу; в головах был только что воткнут блестящий, веером вырезанный кусок жести. Боец, которого звали Хыу, видимо, в последние дни перед отпуском выбивая гвоздем круглые дырочки, выписал на жести имя, фамилию, место рождения и дату гибели своего друга…

Дождь все не утихал. Уже начинало темнеть.

Хьен поднял мальчика и посадил на плечи. Чем дальше, тем хуже становилась дорога, местами вся она сплошь была изрыта воронками, то и дело встречались взорванные мосты и приходилось делать круг по свеженасыпанному полотну.