Нгуен Нгок - Лес сану

— Ха-ха!.. И «томпсон» [4] «Томпсон» — американский автомат системы Томпсона, при нем! Порядок!.. Одно слово — солдат!..

Тну погашает мысль старика. Он никогда не похвалит: «Здорово! Молодец!» Только, уж если очень доволен, скажет: «Порядок!»

Стоит заговорить дедушке Мету, все вокруг умолкают. Что ни слово — будто приказ; и хоть старику пошел уж седьмой десяток, голос его силен и гулок.

— Ну, надолго отпустили тебя командиры?.. Всего-то на одну ночь! Что ж, порядок! Отпустили на ночь — останешься одну ночь; дали бы две — прогостил бы обе, приказы надо выполнять точно. Заночуешь у меня.

Никто не перечит ему.

— А пока, — продолжает дедушка Мет, — расходитесь-ка по домам. Стемнело совсем, самое время разжечь огонь да приготовить поесть. Вы, мелюзга, чтоб отмылись дочиста. Извозились тут в саже — ни дать ни взять размалеванные артисты из ансамбля. Кто не умоется как следует, получит у меня, ясно?.. И ты, Тну, сходи помой ноги. Помнишь еще, где наш водовод из бамбучин? Помнишь — порядок! А позабудешь, сразу выгоню в лес, ни за что в деревне не оставлю.

После этой своей угрозы дедушка велит Тну: отдай-ка мне свой вещмешок и «томпсон», и самолично провожает его к водоводу у околицы. Ребятишки валят за ними гурьбой. Девушки, пришедшие за водой — Тну узнает их, вот только имен не вспомнит, — ставят на плени кувшины из длинных колен широкоствольного бамбука и сторонятся, пропуская его к желобу. Тну, хоть и умывался дорогой, снимает гимнастерку и подставляет голову и спину холодной струе «своего» деревенского родника: все точь-в-точь как встарь — и бамбучины желоба, и каменная плита, стертая с одного боку; дедушка Мет вечно точит здесь свои тесаки и ножи.

Старый Мет молча глядит на широкую спину Тну. Давние шрамы по-прежнему пересекают ее иссиня-багровыми рубцами. Из глаз старика катятся крупные слезы, он тайком спешит вытереть их ладонью. Тну ничего не успевает заметить. Лишь дети изумленно глядят на дедушку Мета.

Над домами тянутся лиловые нити дыма.

К вечерней трапезе в доме старого Мета сегодня, кроме похлебки из клубней, сваренных в бамбуковом ведерце с пахучею мятой, подана рыба в кислом соусе. А это — блюдо особое, им старик потчует лишь гостей, пришедших издалека. Тну открывает свой котелок с сухим пайком и, зачерпнув полную ложку соли, протягивает дедушке Мету.

— У меня есть еще полгоршка соли, — говорит старик. — Нашей Зит дали соль в награду на уездном слете ударников, а она вернулась и разделила соль — поровну на каждый очаг. Только мы бережем ее — вдруг случится какая хворь. Ну, а твою соль сейчас отведаем.

Он не бросает соль в похлебку, а отсыпает каждому из домашних по несколько крупинок, и они долго сосут угловатые кристаллики, как бы заново узнавая их крутой соленый вкус, покуда те не истаивают до конца. Белый рис перемешай с клубнями водяного банана «помтю».

— В нынешнем году, — говорит старик, — голода в деревне не будет. — Он поднимает обеими руками чашку с рисом и, как бы в подтверждение своих слов, протягивает гостю: — Риса хватит до следующего урожая. Но надо его беречь, пусть в каждом доме будет запас на три года. Ты лот пошел за Революцией, твой командир небось растолковал тебе: нет, янки одним махом не одолеть… — Потом, помолчав, вдруг спрашивает: — Что, пальцы — все те же коротышки? Больше не отросли? Да-а… — Он опускает чашку на поднос, голос его теперь звучит сердито: — Но]ведь деревня знает об этом? Тогда порядок! И с двумя суставами на пальцах можно стрелять. Ты вот сегодня прошел весь лес, что у большой воды, верно? Сану-то все живы. Нет в наших краях дерева сильнее. Дерево-мать упало, рядом встает деревце-дитя. Где уж врагу убить весь лес сану!.. Да ты ешь, ешь!.. У нас, у штра, сынок, самый вкусный рис в этих горах…

Едва все было выпито и съедено, со стороны общинного дома донеслись три гулких протяжных удара — кто-то стучит в долбленый деревянный гонг «мо». И пот вся деревня друг за дружкою тянется к дому старого Мета. Девушки, поднявшись по ступенькам, прежде чем войти в дверь, гасят факелы. Женщины постарше входят внутрь с огнем и, освещая лицо Тну, вглядываются в него, потом бросают факелы в очаг, и пламя, приплясывая, вздымается ввысь. А старики, еще не взойдя по лесенке, кричат:

— Ну-ка, где этот негодник Тну?! Досыта ли ты накормил его, Мет?

— Эй, мужчины, — раздается вдруг голос одной из старух, — потеснились бы, дали и Зит присесть. Иди сюда, доченька, садись.