Нгуен Нгок - Лес сану

«Вот, значит, как, — снова подумал Тну. — Зит теперь партийный секретарь». Сказать по правде, он и представить не мог, какой она стала сейчас. Зит — младшая сестра Май. Когда Май умерла, а сам он ушел из деревни, она была совсем еще девчопкой. Ей и одеться-то не во что было; в студеные ночи сиживала у костра до первых петухов, а там шла — вместо Май — толочь рис в ступе. Тну жег рядом смолистые ветки сану, чтоб ей было виднее. Толчет-толчет, покуда не наберется ровно тридцать горшков белого риса; она ссыпала их один за другим в длинный холщовый мешок, что поясом оборачивают вокруг живота. Потом Тну уносил зерно домой. Скрытная, упрямая, она не промолвила ни словечка, не уронила и слезинки, когда вся деревня — и стар и мал — оплакивала смерть Май…

— Тну, уж больно ты долго полощешься! — торопит его Хенг. — Еще лихорадку подхватишь. Пошли, скоро стемнеет!

И тот, даже не вытеревшись, с шапкой в руке зашагал вслед за Хейгом.

Едва они снова подошли к зарослям кустарника, пришлось перелезать через упавшее старое дерево, преградившее путь. Рядом партизаны отрыли длинный окоп. Когда Тну уходил отсюда, дерево еще стояло — прямое, огромное. Он останавливается. Да, так и есть, здесь он повстречал Май. Конечно, встретились они не впервые: как-никак жили в одной деревне, знали друг' дружку еще с малолетства, когда матери носили их, спеленутых холстиною, за спиной. Но именно здесь он в первый раз встретил Май, вернувшись домой из тюрьмы, и увидел вдруг, как она повзрослела; Май взяла его за руки, тогда еще целые и невредимые, и заплакала; нет, это были не детские слезы — так плачут девушки, полюбившие, но робеющие и страшащиеся своей любви. Воспоминания пронзают его сердце точно острие бамбуковой пики. Глаза, чувствует Тну, от невыносимой боли вот-вот выскочат из орбит, как когда-то во время пыток. А Хенг ничего не знал и не ведал. Забравшись на лежащее дерево, он оборачивается и жестом торопит Тну:

— Веселее шагай, брат! Что, после стольких лет не под силу уже наши кручи?

Тну перебирается через поваленный ствол. На тропе, ныряющей вниз с обрыва, то и дело попадаются ловушки и волчьи ямы. Лицо Тну словно каменеет. Он идет молча, не произнося ни слова, покуда слух его не улавливает доносящийся из родной деревни гулкий стук пестов. И вдруг его осеняет: да-да, пожалуй, именно стук пестов чаще всего приходил ему на память, когда вспоминал он о доме; целых три года гул этот был как бы отзвуком разрывавшей сердце тоски: упрямый, веселый стук пестов, которыми обрушали рис в ступах женщины и девушки штра [2] Штра — небольшая народность мон-кхмерской группы, живущая на плоскогорье Конгтум. — его мать, Май, Зит; он привык к нему с самого своего появления на свет. Тну старается сдержать охватившее его волнение, но сердце колотится все сильнее, а ноги всякий раз спотыкаются о корневища деревьев здесь, у последнего поворота тропы, ведущей в деревню. Он обгоняет Хеп-га. Тот бежит за ним, крича:

— Стой! Тут везде ловушки — не то что раньше! Держись-ка, брат, сзади…

В деревню они входят еще до заката солнца. Хенг снимает с ремня винтовку и, опершись на нее, кричит что есть мочи:

— Э-эй, почтеннейшие! У нас гость!

Из каждой двери выглядывают удивленные лица. На пришельцев уставились округлившиеся, широко раскрытые глаза; потом раздаются голоса — сперва невнятные, они звучат все громче и громче:

— О небо! Да это Тну!..

— И впрямь — Тну! Он вернулся…

— Эй, Тну, ты к нам насовсем?

Люди, позабыв о лесенках, прыгают прямо с настила наземь [3] Штра, как и многие другие народности Индокитая, живут в домах на сваях. . Одни старушки — всесильное небо, бабушка Ленг еще жива! — сгорбясь спускаются со ступеньки на ступеньку, сердито ворча для порядку:

— А-а, внучок! Чтоб тебя нечистый взял, чертушка окаянный…

— Ишь, объявился-таки, не стал дожидаться, пока помру!..

А из домов все торчат чьи-то головы: девушки помоложе выбегать не стали — сидят себе, поглядывают да посмеиваются. Чуть не вся деревня обступила Тну — не пройти, не протиснуться. Он узнает земляков. Вон дедушка Танг со своею густой бородищей, только и прибавилось что длинная трубка, сработанная, видать, из обломка вертолета. А это брат Пре — да, постарел он. Вот сестрица Блом — в волосах проглядывает седина. Вон старый Прой — зубов во рту не видать, повыпадали все до единого… Детвора сбилась гурьбой — лица у всех прокопчены смолистым дымом сану. Нет только старого Мета. Тну хотел было спросить: «А где же дедушка Мот?» Вдруг чья-то тяжелая рука, точно железные клещи, сжала его плечо. Он обернулся: ясное дело, это дедушка Мет! По-прежнему крепок и бодр. Борода — все та же, черная и лоснящаяся, — падает теперь ему на грудь; глаза с лукавым прищуром горят, как бывало встарь; на правой щеке поблескивает знакомый шрам. Обнаженная грудь широка — ну прямо неохватный ствол сапу. Старик, оттолкнув Тну на шаг от себя, оглядывает его с головы до ног и смеется: