Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Загудели ступени трапа. Люди с недоумением взглянули вверх. На трапе, быстро сгибаясь в коленях, появились флотские брюки клеш, зашустрили старенькие хромовые корочки. Такие знакомые хромовые ботинки… Кто-то постоянно форсил в них, кто-то свой, плавбатарейский… Кто же?

Кок Иван Кийко! Конечно, он! Спустился по трапу в «грот». Не было на нем привычного белого фартука и колпака на голове. Однако темная форменка по-прежнему ловко и плотно сидела на его атлетически крепком теле, и прежним, бодрым был его басок:

— Хлопцы! Что зажурылыса? Обед готов. Где наш лейтенант?

Действительно, чего приуныли? Пока все здесь сидели, думали невеселые думы свои, человек занимался положенным ему по флотскому штату делом — готовил обед!

Приход Кийко вывел Николая Даньшина из задумчивости.

— Здесь я, товарищ Кийко… — отозвался Даньшин, и в железном «гроте» на миг снова воцарилась тишина. Даньшин вдруг почувствовал себя неловко перед Иваном Кийко, перед всеми, кто сидел с ним рядом в «гроте»… Они, рядовые бойцы, привыкли безоговорочно исполнять его команды, искренне верить ему… Куда ведет он их теперь? Какой пример им подает? Он еще не до конца осознал столь неожиданно всколыхнувшуюся в глубине души тревогу: слишком коротко было время между вопросом Кийко и его ответом…

— Обед готов, товарищ лейтенант! Прошу «добро» на раздачу! — четко доложил Кийко.

— Разрешаю! — Даньшин встал.

Поднялись, распрямили плечи люди, затопали наверх по трапу.

— В обороне главное — харч!

— Молодец, Кийко!..

— А знаешь, я уже и забыл, когда в последний раз рубал…

Заговорили люди! Даньшин с радостным удивлением отметил это и не спешил наверх, ожидая, пока все выйдут из «грота»…

Непривычно замкнутый, не замечающий даже его, Даньшина, поднялся, прошел мимо по трапу доктор Язвинский.

В «гроте» остались только Даньшин и Донец. Тревожно взглянув вверх, на опустевший трап, точно боясь, что его могут услышать, Донец сказал:

— У меня к вам, товарищ лейтенант, дело. Вот Кийко обед сварил… Старшина Бойченко сигнальную службу наверху несет и вниз не спускается… Я так полагаю, товарищ лейтенант… К тому, значит, что раз вы дали мне комиссарский наган и просили, когда трудно, вам помогать, я хочу сказать, товарищ лейтенант…

— Да не тяни кота за хвост! — не выдержал Даньшин. — Будь, как и был, помощником. Что ты хотел сказать?

Донец — и без того худой, высокий — распрямился. Несмотря на ответственный момент, лицо его едва не расплылось в улыбке: лейтенант Даньшин на глазах у него стал прежним, привычным Даньшиным. Заранее заготовленные слова не шли, да и не годились.

— Я к тому, товарищ лейтенант, что… Правильно мы накрепко флаг приколотили. Рано нам в трюме отсиживаться, я так думаю.

— Правильно думаешь. Это все, что ты мне хотел сказать? — Даньшин достал из кармана трубку, продул ее. — Добро. А теперь пошли подкрепимся.

Сразу же после обеда лейтенант начал действовать споро и решительно. Михаил Бойченко получил в свое распоряжение двух краснофлотцев взамен выбывших из строя и тотчас же организовал дежурство на телефоне и службу наблюдения. Командиру отделения радистов Николаю Некрасову лейтенант поручил ввести в строй поврежденную взрывом радиоаппаратуру (если, конечно, возможен ремонт местными силами). Некрасов был радистом опытным. Вся надежда на него, так как из всех ранее подчиненных ему краснофлотцев в строю остался всего один — Поздникин.

У мотористов и электриков в строю находились краснофлотцы Петр Шилов, Иван Полтаев, Василий Курочкин, Иван Шарандак, старшины Николай Кожевников и Михаил Ревин.

Отделение это всегда было слаженным и крепким. Таким оно и осталось. Бесперебойно подавалась электроэнергия, были развернуты запасные пожарные шланги, все моторы и помпы подготовлены к немедленному действию.

Уцелевшим комендорам палубным — их было немного — во главе с Камыниным лейтенант поручил осмотреть всю зенитную часть, все орудия, автоматы и пулеметы. Доложить степень износа и повреждения, провести необходимый после боя регламент…

Сам лейтенант стал звонить в штаб ОВРа — начальнику штаба и оперативному дежурному…

Донец здесь же, в иссеченной осколками, покореженной боевой рубке, составлял список оставшихся в строю. Дело продвигалось медленно. Сколько раз рука Виктора Донца с зажатым в ней карандашом ставила против фамилий знакомых, родных до боли ребят безжалостное слово «убит», сколько раз памятью уходил в недавнее прошлое, явственно представляя их молодыми, здоровыми… Задумывался — и звучали их голоса, виделись лица…