Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Товарищи командиры, нам позвонили из штаба ОВРа. Контр-адмирал Фадеев приказал представить к правительственным наградам особо отличившихся бойцов и младших командиров плавбатареи. Такая новость, товарищи.

— Это мы мигом! — заверил Хигер. — Скольких человек от батареи подавать, товарищ командир?

— Укажите всех, кого считаете нужным, — ответил Мошенский. Одновременно с ним уточнил и комиссар:

— Но учтите — лучших из лучших!

— Когда представить список? — деловито спросил Даньшин.

— Через двадцать минут.

— После ужина, значит… — прикинул Даньшин.

— Нет, товарищ лейтенант. Я сказал, через двадцать минут, — твердо повторил Мошенский. Посоветовавшись со старшиной батареи Сиротовым, лейтенант Хигер составил список, принес его в рубку. Мошенского не было. Список взял Середа. Словно взвешивая тяжесть написанного, держал листок на весу, за уголок. Пробежал глазами фамилии. Укоризненно сказал:

— Лучших из лучших, товарищ Хигер! А вы половину своей батареи написали…

— Так ведь все воюют хорошо, товарищ комиссар! Середа насмешливо взглянул на Хигера — так смотрит мудрый учитель на нетерпеливого ученика. Устало произнес:

— Сократите вдвое.

В тоне не просьба — приказ. Хигер в сердцах хлопнул дверью рубки, успев на ходу выдохнуть: «Есть, вдвое!»

…Шумело невидимое в темноте море. Ветер не освежал разгоряченное лицо. Сократить вдвое! Легко сказать…

Мошенский аккуратно переписал фамилии представляемых к награждению старшин и краснофлотцев. Перед тем как позвонить в штаб, удалил из рубки всех, даже Афанасьева.

— Идите, товарищ Афанасьев, покурите минут десять-пятнадцать!

— Дак я ж не курю, товарищ командир! — удивился было старшина, но сообразил, сориентировался: — Есть, покурить на свежем воздухе!

Мошенский дозвонился в штаб, продиктовал фамилии: «Старшина 1-й статьи Самохвалов Виктор Ильич, старшина 2-й статьи Бойченко Михаил Сергеевич, краснофлотцы Биркин Минай Андреевич, Чумак Иван Фомич, Рицкий Тимофей Матвеевич, Лебедев Алексей Иванович…»

3 марта 1942 г. в 12.19 по пеленгу 210° обнаружили самолет противника Хе-111, который шел курсом на аэродром на высоте 250 метров. Нами открыт огонь в 12.20 из орудий 76,2-мм калибра с дистанции 44,5 кабельтова способом «по штурмовику подвижными завесами».

Снаряды рвались нормально. Один снаряд разорвался около самолета. После шестого залпа самолет противника отвернул на обратный курс и пошел на снижение курсом в море. По пеленгу 240° самолет скрылся за береговой чертой.

В 12.45 с аэродрома сообщил политрук Филоненко, что самолет после нашего обстрела упал в море. Падение самолета видел начальник продснабжения аэродрома интендант 3-го ранга Огарев и другие командиры, находившиеся с ним.

У «Квадрата» появилась своя шлюпка — четверка. Ее передали с затонувшего «Дооба», и боцман Бегасинский с двумя краснофлотцами довольно быстро привели ее в образцовый флотский порядок.

Работа была знакомая, милая сердцу. А еще спорилась она потому, что Мошенский пообещал Бегасинскому увольнение на берег, к семье, которая у мичмана по-прежнему жила в Севастополе…

Слово свое Мошенский сдержал.

Солнечным мартовским утром боцман Бегасинский возвращался на плавбатарею веселый и помолодевший. На веслах лихо сидел старшина Василий Платонов. Едва шлюпка причалила к трапу, как с бортов посыпались добродушные подначки и шутки:

— Товарищ мичман, вы прямо как адмирал, к парадному трапу причаливаете!

— Еще бы не адмирал — от жены едет.

Бегасинский поднялся на палубу, грузной уверенной походкой направился к мостику. Доложил Мошенскому о прибытии с берега без замечаний. И таким дорогим, довоенным повеяло от этого рапорта, что все стоявшие на мостике заулыбались.

— Дома все хорошо? — поинтересовался Мошенский.

— Нормально, товарищ командир.

— Не ожидали, наверное? — спросил комиссар.

— Какое там… Как снег на голову.

— Хорошо, боцман. Приступайте к своим обязанностям. — Мошенский дал понять, что разговор окончен.

Бегасинский козырнул и направился в баталерку, к Пузько. А по пути опять шутки:

— С прибытием, Александр Васильевич!

— Спасибо, Бесчастный.

— Жена не обижается, товарищ боцман?

— На что ей обижаться?

— Как «на что»? А вдруг не управились, товарищ боцман?

— Ты язык-то, Донец, попридержи. Доживешь до моих лет — управляйся, а за меня не беспокойся.