Мюд Мечев - Портрет героя

Поздний вечер. Запах дыма наполнил нашу комнату. На печке булькает варево из ржи и картофельной шелухи, которую я собираю на помойке у госпиталя рядом с домом Большетелова, говоря маме, что беру ее в школьной столовой, хотя столовой у нас в школе нет и в помине.

Мама вслух читает, держа листок бумаги в руке:

«Я — друг Вашего сына. Я знаю, что он болен, и прощу Вашего разрешения навестить его завтра в восемь часов вечера. Уважающий Вас — А. А.»

— Кто это? — недоуменно спрашивает мама.

— Я знаю, — важно сообщает брат. — Это генерал!

Мама с запиской стоит посредине комнаты, помешивая ложкой кипящее варево.

— Это царский генерал, — продолжает брат. — Но он без погон, потому что у нас пого…

Мамино лицо становится непроницаемым, и она, прервав брата, обращается ко мне:

— Что же ты молчишь?

Едва ворочая языком, я отвечаю:

— Он не генерал, мама. Он полковник старого Генерального штаба, офицер-инженер… И он мой друг.

С листком в руках, не выпуская ложки, она садится на мою постель.

— Странный подбор друзей у тебя… особенно в наше время. Я же просила тебя не ходить к нему.

— Я был у него только раз. А потом мы виделись с ним только на улице.

— Неужели ты не можешь дружить…

— С кем?! — перебиваю я ее. Я начинаю злиться. — С кем?!

— Как — «с кем»? Со своими школьными товарищами, с ребятами во дворе.

Неужели она не понимает, что со мной почти никто не водится? Как с Чернетичем. Как с Рафаиловичем. Как с Мишей Тимме.

— Мама, — тихо говорю я, — неужели ты не понимаешь, что со мной почти никто не водится?

— И со мной, — заявляет брат, — и со мной почти никто не водится, когда они узнали, что нашего отца…

— Боже! Боже! — Мама бледнеет, потом резко вырывает листок из своего блокнота и быстро пишет.

— Поди, — просит она брата, — поди и отнеси записку.

И она читает, подойдя ко мне:

«Уважаемый Аркадий Аркадьевич! Благодарю сердечно за Ваше отношение к моему сыну. Прошу Вас приходить в наш дом, когда Вам это удобно. Уважающая Вас…»

Она отдает записку брату.

В комнате тихо. Я лежу, мама сидит, склонив на руки голову, глядя на огонь.

— Я отнес! — сообщает брат. — Мама! Там у него так красиво! Но, — и он делает озабоченное лицо и обращается ко мне, — я видел твоего друга, Славика… И он делал нехорошее дело: он подглядывал! В щелочку… В окно генерала! Мама! Ведь это нехорошо — подглядывать!

— Да, — устало отвечает она.

— И еще… Когда я выходил, какая-то женщина быстро отошла от его дверей. Мама, что она там делала?

— Подслушивала! — вмешиваюсь я.

Мама укоризненно смотрит на меня.

— Зачем? — брат широко открывает глаза.

— Чтобы доносить Нюрке.

— Прекрати! — взрывается мама. — Прекрати немедленно! Не все подслушивают! Не все — Нюрки! Мир полон хороших людей, иначе мы давно бы погибли! Я хочу, чтобы вы оба это поняли!

Она дрожит от негодования, и я умолкаю. Но через какое-то время, не выдержав, спрашиваю:

— Мама! Скажи мне…

И что-то в моем голосе заставляет ее внимательно посмотреть на меня.

— Ну, говори.

— Скажи мне, мы будем жить лучше?

— Да! Но прежде мы должны победить. И потом… позднее, ты поймешь, что мы жили не так уж плохо.

Она уходит к себе, а меня, как это часто теперь бывает, волны медленно начинают поднимать высоко вверх. Я боюсь столкнуться с потолком, но он при моем приближении тоже поднимается, и я вижу, что он расписан: прекрасные девушки в тонких прозрачных хитонах, взявшись за руки, кружатся в хороводе, разбрасывая цветы. Одна из них кидает букет полевых цветов мне! Васильки, ромашки, полевая рябинка — ее букет для меня!

— Ты рад, — тихо спрашивает она, — что увидел нас?

— Я счастлив, — шепчу я.

— Ты не знаешь моего имени?

— Нет…

— Мое имя — Муза!

— Спасибо!

— Тихо, тише! Еще не время… но оно придет, и ты поймешь, как прекрасна жизнь и творчество, даже тогда, когда…

И она тает, тает в воздухе… И последнее, что я вижу перед забытьем — ее темные большие глаза, оттененные длинными ресницами, и палец, прижатый к губам…

Он сидит напротив меня. На нем пальто с барашковым воротником, руки в перчатках. Он держит сверток и папаху.

— Вот как вы живете, — произносит он, не сводя глаз со старинного французского пейзажа. На фоне синих гор, освещенных заходящим солнцем, купы деревьев, которые красиво рисуются на вечернем небе; по дороге идет старушка, неся за спиной вязанку хвороста.

— Какой покой! — говорит Аркадий Аркадьевич со вздохом. — Наверное, я хотел бы там жить! — И он улыбается. — Я принес вам подарок. — Он разворачивает газету и подает мне книгу.