Мюд Мечев - Портрет героя

И сейчас, читая печальную и чудесную повесть о Левитане, я, оторвавшись от нашего времени, был в той России, в которой жил Левитан, в России, где жили мои деды, в России, где было столько красивых мест. Но увидеть их смог только он, Левитан! И он увидел и показал их всем… Смотря на репродукции и ощущая их грусть и властное очарование, я слышал и шелест листьев, и шум ветра, и шорох осеннего дождя…

Да! В жизни есть прекрасные минуты!

Я читаю, изредка поглядывая на банку с молоком, стоящую на столе. Неужели вечером мы будем пить чай с молоком и булочками?!

После чтения я чувствую себя лучше, встаю и, одевшись, подхожу к термометру, висящему на самом теплом месте стены, у дверей. Плюс пять. Я сажусь на корточки перед печкой и начинаю делать бумажные комочки, вырывая страницы из книги Ушинского. Когда ими наполняется бак для стирки белья, я зажигаю в печке огонь. Против обыкновения, печка почти не дымит. И, сидя перед ней, глядя на желтое пламя, сверкающее в круглых дырочках дверцы, я начинаю мечтать:

«Закончится война — и мы победим! Мы с братом вырастем. И я стану художником. Я буду писать природу и только природу, как Левитан. И, может быть, я построю свой дом. А может быть, и вернется мой…»

Стук в дверь прерывает эти мечты. Я открываю. В дверях стоит Славик.

— Ты что не ходишь в школу? — спрашивает он вместо приветствия.

— Я болею.

— А справка будет?

— Будет.

— Ну, тогда ничего. А то Изъявительное Наклонение сказал, что вопрос об исключении касается и тебя. И, — добавляет Славик с улыбкой, — чтобы я передал тебе это. — Он оглядывается. — У тебя топится? А где взяли дрова? А-а, книги… — Он садится. — А это что?

— Левитан.

— Диктор?

— Нет, художник.

— А-а… А знаешь, письмо Чернетича не дошло, до Сталина!

— Откуда ты знаешь?

— Я, брат, все знаю. Ему ответ пришел из военкомата. Там написали: пусть ждет повестку на медицинскую комиссию. — И вдруг он умолкает: взгляд его уткнулся в банку с молоком. — Где взяли?! У вас что, литерная карточка?

— Маме подруга принесла.

По его лицу я вижу, что он не верит.

— Да, кстати, ваш вопрос назрел, — зловредно замечает он.

— Что-что?

— Ну, назрел ваш вопрос.

— Какой? Какой наш вопрос назрел?

— Такой! — ухмыляется он. — С Адамом и Евой. Жалобу Дуськину разбирали в домоуправлении. И Нюрка сказала, что пора пресечь безобразия этой семьи. Общественность должна вмешаться! Так ты лучше передай своей маме — пусть закрасит этих Адамов до прихода комиссии. А то…

— Что?

— «Пусть узнают, — выпаливает он, — пусть узнают правила нашего общежития! Мы не позволим позорить наш быт!» — так сказала Нюрка. И все хлопали…

— Откуда ты все знаешь?

— Неважно. Главное, что я предупредил тебя и поступил как товарищ. Ну я пошел…

— Погоди, сколько лет Чернетичу?

— Скоро шестнадцать.

— А его возьмут?

— Если пройдет анкета.

«Значит, и я смогу…» — думаю я и вдруг ощущаю страх от какой-то открывшейся бездны и радость от того, что я могу…

Вечером, когда возвращается мама, я вижу, что она расстроена. Не говоря ни слова, она начинает готовить ужин, а я жду не дождусь того момента, когда она вынет обещанные булочки из портфеля. Брат сидит напротив меня и не спускает глаз с банки. Он не выдерживает:

— Мама! А где те булочки, которые?..

Мамины губы начинают дрожать.

— Сегодня не будет булочек.

— Почему?

— Потому что мне не дали их.

— Почему не дали?

— Их нет.

— Почему их нет? — брат никак не может успокоиться.

— Ах! — По маминому лицу пробегает судорога, она закрывает глаза, и слезы текут по щекам ручьем. Брат пугается, глаза его тоже наливаются слезами. — Я… я… — Мама всхлипывает, — я ничего не могу дать вам… ничего! Ни литерной карточки, ни булочек… — Она закрывает лицо руками.

— Мама! — плачет брат. — Я так люблю тебя… Мне ничего не надо!

Но она, всхлипывая, уходит к себе и ложится на постель. А я тупо смотрю на банку с молоком.

— Нет! — слышу я визгливый, неприятный голос в коридоре. — Нет! Хватит вам безобразничать! Не будут ваши галоши здесь стоять! Сказала — не будут! Несите их в комнату, эти ваши профессорские галоши!

Я с бьющимся сердцем прислушиваюсь.

— Попили нашей кровушки! Хватит! Все! — Это орет наша соседка Дуся по прозвищу Психичка. — На одних конфетах жили до войны! На булочках! На мороженом! На… — Дальше я слышу только бессвязное шипение, как из примуса. Я быстро одеваюсь. Я боюсь за маму. Открываю дверь и вижу, как Дуся ногой сгребает нашу обувь, стоящую в коридоре.