Сергей Алексеев - Великие битвы великой страны

– Карать, карать, батюшка. На виселицу его, дых ему в передых.

Пугачев привстал во весь рост, глянул на согнутые спины крестьян, перевел взгляд на помещика, потом на стражу свою.

Тихо. Все замерли. Ждут царского слова.

– Бог не осудит. Вздернуть! – взмахнул Пугачев рукой.

– А-ай! – завопил помещик. – Разбойник! Злодей!

– Ба-атюшка, благодетель, заступник! – кричали крестьяне.

У Пугачева имелась подзорная труба.

Любил Емельян Иванович глянуть в нее – далеко видно.

Вот и сейчас. Гришатка крутился в царевой горнице. А Пугачев, приложив подзорную трубу к глазу, рассматривает, как казаки где-то на краю Бёрдской улицы устроили драку.

– Ах, паскудники, ах, лешие! – ругается Пугачев. Крикнул караульных: – Там казаки дерутся. Разнять да всыпать зачинщикам!

То-то будет зачинщикам! Пугачев строг к непорядкам.

– Что это у тебя, государь? – спросил Гришатка, показывая на трубу.

– Инструмент оптический, – ответил Пугачев. – «Прешпективная» труба называется.

– А чего в ней видно-то?

– Все, что пожелаешь, – сказал Пугачев. – Хоть край света, хоть завтрашний день.

– Да ну! – не сдержался Гришатка. – И Тоцкое?

– Можно и Тоцкое.

Пугачев приложил трубу снова к глазу, всмотрелся и говорит:

– Вон деревеньку вижу. Церковь на взгорке. Погост. Каменный дом с крылечком.

– Так это же Тоцкое! – закричал Гришатка. – Дом управителя нашего штык-юнкер Хлыстова.

– Вон девоньку вижу. С косичкой. Маленькая такая. Букашечка, – продолжает Емельян Иванович.

– Так это же Аннушка, Аннушка, сестренка моя!

– Вон деда старого вижу. С клюкой, с бородой в пол-аршина.

– Так это же дедушка наш, дедушка Тимофей Васильевич!

Потянулся Гришатка к трубе:

– Дозволь, дозволь, государь, глянуть.

– Смотри, – произнес Пугачев.

Вцепился Гришатка в трубу, ну и, конечно, никакого Тоцкого не увидел. А просто выросла перед ним крыша соседнего дома, только так, словно бы кто ее передвинул к самому Гришаткину носу.

Понял Гришатка, что Пугачев пошутил. Однако виду не подал. Понравилась ему пугачевская выдумка про магическую силу трубы.

Через несколько дней он снова выпросил у Пугачева трубу, а потом еще и еще раз. Ляжет Гришатка на лавку, один конец трубы к глазу, второй в потолок. Лежит, смотрит, и возникают перед мальчиком Тоцкое, и Оренбург, и Москва, и Питер, и весь белый свет. И раскрывается перед ним та самая синь-даль и жизнь-свобода, про которую рассказывал Емельян Иванович. Нет на земле ни бар, ни господ. Не слышно стона мужицкого. Не видно плача сиротского. Земля, и леса, и горы – все это не барское и не панское, все это работника-труженика. Эх, и жизнь: чудеса и сказка!

Заинтересовался Пугачев, чем это занят мальчишка.

– Чем ты там занят?

Рассказал Гришатка Пугачеву про то, что видел.

– Да ну! – подивился Емельян Иванович. – Синь-даль, жизнь-свободу… – Задумался. – Эх, кабы труба не соврала! Да-а-а, зажили бы людишки на белом свете!.. А может, оно так и будет, Гришатка. Ась? Труба ведь не простая, труба– «прешпективная».

Полюбился Хлопуше Гришатка, с самой первой встречи понравился. Мало того что раздобыл он мальчику полушубок – как-то горсть леденцов принес, потом рубаху синего цвета, наконец притащил Нениле для Гришатки бараний бок.

– Ты что, сдурел? – набросилась стряпуха на великана. – Что, его тут голодом морят, не поят? Чай, при особе самого императора кормится…

«Безносый-то опять приходил, – рассказывала потом Ненила мальчику. – Видать, люб ты ему, Гришатка».

А тут как-то явился Хлопуша с казацкой саблей.

– На, получай!

Разгорелись глаза у Гришатки. Вот это подарок!

– Что, – закричал Пугачев, увидев у мальчика саблю. – Кто сие баловство придумал?!

– Пусть, пусть позабавится дитятко, – стал упрашивать Пугачева Хлопуша. – Мальчонка же он, государь. Не забижай ты его. Они, мальчонки, все до ружья охотники.

Осталась сабля у мальчика.

Нацепит ее Гришатка, по слободе бегает. Сабля длинная, по снегу волочится.

– Атаман, как есть атаман! – кричат со всех сторон пугачевцы.

Нехватки в пушках, ядрах и порохе по-прежнему не давали Пугачеву покоя. «Эх, Урал, Урал-батюшка, вот бы куда податься! – размышлял Пугачев. – Прямо бы на самые железоделательные и оружейные заводы».

И вдруг нежданно-негаданно явились к Пугачеву с Урала три заводских человека.

– Государь, ждут, ждут тебя на заводах. И пушки, и ядра будут. Снаряжай-ка своих людей.