Сергей Алексеев - Великие битвы великой страны

«Он, он, царь император», – кольнуло Гришатку.

Бросился он к вошедшему человеку.

– Государь, – завопил, – берегись, государь!

Прижался мальчик к Пугачеву, словно собой заслонить собрался.

– Стреляй, государь, стреляй! – тычет Гришатка рукой на колодника. – Он из Оренбурга. Рейнсдорпом он послан.

Однако Пугачев не торопится.

– Откуда ты, дитятко?

– Стреляй, государь!

– Зачем же стрелять, – улыбается Пугачев. – Соколов это. Хлопуша по прозвищу. Повинился во всем Хлопуша. Не поднял руку на государя. Милость мою заслужил.

– Жизни не пожалею, – гаркнул колодник.

Опешил Гришатка, моргает глазами.

– Вот так-то, – произнес Пугачев. – А ты-то откуда такой?

– Из Оренбурга он, государь, – ответил вместо Гришатки Хлопуша.

– Да ну?! Ты что же, бежал?

– Бежал, – признался Гришатка.

Покосился он еще раз на Хлопушу и рассказал Пугачеву, как было.

– В бочке? Ну и дела! Хоть мал, а хитрец, вижу. А чего это у тебя волосы на голове прожжены?

Поведал Гришатка, как Рейнсдорп выбивал о его голову трубку.

– Ах, злодей! – воскликнул Пугачев. – Ну я до него доберусь. А как звать тебя, молодец?

– Соколов я, Гришатка.

– Соколов? – переспросил Пугачев. Повернулся к Хлопуше: – И ты Соколов.

– Так точно, ваше величество, – гаркнул колодник. – Соколов Афанасий.

– Ну и дела, – усмехнулся Пугачев. – Выходит, и Сокол ко мне прилетел, выходит, и Соколенок.

Прошло три дня. Обжился Гришатка на новом месте. Оставили его тут же, при «царском дворце». Только не наверху, а внизу, в пристройке, на кухне у государевой поварихи Ненилы.

– Заходи, располагайся, – сказала Ненила. – Чай, и место, и миска тебе найдутся.

Постригли Гришатке голову вкруг – по-казацки. Хлопуша притащил полушубок. Ненила где-то достала новые валенки. Хоть и велики валенки, хоть и плохо держатся на ногах, зато точь-в-точь такие же, как у самого царя-батюшки, – белые, кожа на задниках.

Стал Гришатка гонять по слободе. Слобода большая. И с каждым днем все больше и больше. Валит сюда народ со всех сторон. Наскоро ставят новые избы, роют землянки. Людей словно на торжище. Казаки, солдаты, татары, башкиры.

Одних мужиков – хоть море пруди.

Бежит Гришатка по бердским улицам.

– Привет казаку! – кричат пугачевцы.

– Ну как генерал Рейнсдорп?

– Скоро ли крепость сдастся?

Вернется Гришатка домой. Накормит его Ненила. Погреется мальчик и снова к казакам и солдатам.

Знают в слободе про Гришатку все: и как он был за голосистую птицу, и как в Ганнибалах ходил, и как выбивал губернатор о Гришаткино темя трубку.

Знают про Тоцкое, про лютое дело офицера Гагарина. И про Вавилу знают, и про парикмахера Алексашку, про Акульку и Юльку, про деда Кобылина.

Известнейшим человеком на всю слободу оказался Гришатка.

«Дитятко», – называет его Ненила.

– Ух ты, прибег. Царя заслонил. Жизнь свою ни в копейку, – восторгается Гришаткой Хлопуша.

– Казак, хороший будет казак, – хвалят мальчика пугачевцы.

Утро. Мороз. Градусов двадцать, но тихо, безветренно.

Поп Иван, священник пугачевского войска, приводит вновь прибывших в Бёрды к присяге.

Крыльцо «царского дворца». Ковер. В кресле сидит Пугачев. Рядом, ступенькой ниже, в поповской рясе поверх тулупа, свечкой застыл священник Иван. Лицо ястребиное, строгое. Перед крыльцом полукругом человек триста новеньких. Среди них и Гришатка. Все без шапок. Кто в армяке, кто в кацавейке, кто в лаптях и онучах, лишь немногие в валенках.

– Я, казак войска государева, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом… – начинает густым басом священник Иван.

– Я, казак войска государева, обещаюсь и клянусь… – в одну глотку повторяют стоящие.

– Я, казак войска государева… – шепчет Гришатка.

– Клянусь великому государю императору Петру Третьему Федоровичу служить не щадя живота своего до последней капли крови, – продолжает поп Иван.

– Клянусь великому государю… – разносится в морозном воздухе.

– Служить до последней капли крови, – повторяет Гришатка.

Проходит четверть часа. Присяга окончена.

Пугачев подымается со своего места, кланяется в пояс народу.

– Детушки! – Голос у Пугачева зычный, призывный, Гришатку аж дрожь по телу берет. – Молодые и старые. Вольные и подневольные. Русские, а также разных иных племен. Всем вам кланяюсь челом своим государевым. Царская вам милость моя, думы мои вам и сердце.