Петр Капица - Когда исчезает страх

И действительно, вскоре на Крестовском острове стали собираться комсомольцы. Парни приносили ломы, лопаты, а девушки грабли и метлы. Торопыга разводил их по местам и назначал начальников. Одни комсомольцы очищали от мусора и гнилья спортивные площадки, другие заменяли столбы и балки гимнастического городка, навешивали трапеции, канаты, шесты и лестницы, третьи выносили с эллингов лодки, осматривали их, соскабливали смазку, отставшую краску, конопатили, шпаклевали…

Раскрасневшийся Торопыга, нацепив на рукав комендантскую повязку, на костылях вприпрыжку сновал среди работавших, сыпал прибаутками, шутил и распоряжался. Чувствовалось, что он доволен своей должностью.

Летом на Крестовском острове стало шумно. Сюда съезжались парни из всевобуча, спортсмены и спортсменки из разных концов города. Они переодевались тут же на скамейках под деревьями. Одни упражнялись в беге и прыжках, другие поднимали тяжести, третьи метали диски, ядра, гранаты. Тут же занимались гимнастикой, играли в футбол и баскетбол.

Молодые голоса, свистки судей, удары по мячу слышались допоздна.

По утрам на острове было тихо. Сюда забредали лишь бабушки и молодые матери с ребятишками. Они устраивались на скамейках поближе к разрыхленному песку или на траве.

Ирина, оставив Буяна на цепи, бегала поиграть к ровесницам в парк. Часто она с завистью смотрела, как матери и бабушки носят на руках, ласкают и целуют своих детей.

Особенно она завидовала маленькой девочке в желтых туфельках и белых носочках, у которой была молодая и румяная мама с очень добрыми, сияющими глазами. Эта женщина не могла сидеть на месте, она бегала со своей малышкой, играла в прятки и пятнашки, а потом вдруг хватала ее, раскачивала на руках, словно собираясь бросить, и принималась тискать и целовать. А девочка дрыгала ногами и визжала от удовольствия.

Ирине очень хотелось поиграть с этой женщиной и попасть к ней на руки. Однажды она подошла к ней и попросила:

— Тетенька, миленькая, поиграйте немножко со мной… Ну, хоть понарошку, будто я ваша дочка.

Глаза у женщины стали большими, и сияние в них вдруг померкло. Она спросила:

— А у тебя разве нет своей мамы?

— Нет… и папы нету. Я с бабкой Машей и Торопыгой живу.

От этих слов у женщины в глазах блеснули слезы. Она, видно, представила себе, как ее дочка будет просить у чужих людей хоть немного ласки.

— Маленькая ты моя! — горячо воскликнула она. — Зачем же понарошку? Ты ведь тоже моя доченька!

Она схватила Ирину сильными, ласковыми руками, порывисто притянула к груди. Губы у нее были мягкие, от их прикосновения учащенно билось сердце.

Такого счастья Ирина еще не испытывала. Она трепетно прижалась к женщине и замерла на ее груди, боясь шелохнуться.

И вдруг девочка на своих губах ощутила теплые соленые слезы. Они быстро-быстро выкатились из плотно сомкнутых глаз женщины.

В груди у Ирины словно что-то оборвалось, затем горячей волной хлынуло к горлу и так стиснуло его, что она разрыдалась.

Все лето эта милая женщина играла с ней, а осенью куда-то уехала, оставив светлое и радостное воспоминание о себе.

Когда Ирина стала ходить в школу, Торопыга женился на рыжеволосой женщине, стучавшей в канцелярии на машинке. Звали ее Калерией Венедиктовной. Она носила шуршащие платья, говорила томным голосом, а с Ириной она либо сюсюкала: Ирюсенька ты моя, дитюсенька, — либо вытирала невидимые слезы и трагическим шепотом говорила: — Бедная моя сиротка! Если бы не я, кто бы тебя ласкал и лелеял? Я не знаю, как бы ты жила без своей мамы Кали… Я ведь щедрая, из золушки сделаю тебя принцессой, Ирочка.

Она шила Ирине старомодные пелеринки и нацепляла на макушку огромные банты, которые поминутно соскальзывали, мешали бегать, и чувствовать себя свободной.

Ласки ее были неприятны и назойливы. Своей влажной ладонью она обычно гладила девочку по щеке, точно втирала в кожу какую-то мазь, и требовала:

— Не забывай моей доброты, даже матери не относятся к своим детям так, как я. Я всегда буду тебе доброй феей.

Рядом с плаксивой чувствительностью у Калерии Венедиктовны уживались лицемерие и жестокость. Она заставляла Ирину зашнуровывать свои модные ботинки, нагревать щипцы для завивки волос и выносить тазы с мыльной водой. Если девочка делала что-либо не так или расплескивала воду, то наказывалась щипком, да не простым, а с вывертом.

Невзлюбив Калерию, Ирина вела себя как озорной мальчишка. Она научилась свистеть и так тонко, пронзительно визжать, что Калерия затыкала уши: