Сергей Григорьев - Малахов курган

– Укладываться?… Куда?! Зачем?! – в один голос вскричали встревоженные мать и дочери.

– Да как же ж! Ведь неприятель высадился, это уже не секретное дело. Чуть не полста тысяч. И пушек множество… С сухого пути он нас достигнет не завтра, так через неделю. Затем и дали им вылезть на берег, чтобы прихлопнуть сразу. На море их не возьмешь: у них, слышно, чуть не половина кораблей на парах. Если уж его светлость дал им на берег высадиться, так и до города допустит…

– Неужто, милые мои?!

– Да как же ж? У них все войска со штуцерами [57], на тысячу шагов бьют прицельно. А наши – дай боже, чтобы на двести шагов. На всю армию у нас тысяча штуцерных, да и то по ротам, где по десятку, где по два десятка. Буду я дурень, если не припожалуют к нам на Северную сторону англичане, французы, турки…

– Мудрено им будет Северную взять! Там укрепление, – сказала Хоня.

– Не смею сказать ничего вопреки, ни одного словечка, Февронья Андреевна, – укрепление, так! Да какое это укрепление? Говорят люди, а я врать не стану: гарнизонный инженер прислал с Северной стороны о прошлой неделе князю рапорт. Пишет: «По вверенным моему попечению оборонительным укреплениям гуляет козел матроски Антошиной, чешет свои рога об оборонительную стенку, отчего стенка валится».

Женщины засмеялись.

– Ох, вы уж расскажете, Тарас Григорьевич, только вас послушать!

– Быть мне в пекле, если соврал! Мне писарь штабной читал. Он эту бумажку для смеху списал. Стенка-то, говорит, в один кирпич, а инженеры себе домики построили – что твой каземат: пушкой не пробьешь.

– Воровство!

– У нас на флоте воровства нет. Блаженной памяти адмирал Михаил Петрович Лазарев [58]на флоте дотла вывел.

Веня приоткрыл дверь и прислушался. На него никто не смотрел. Он раза три хлопнул дверью, чтобы подзадорить Мокроусенко.

– Сынок, брось баловать! – строго сказала мать.

– Я вижу, вы еще не взялись за сборы, – продолжал Мокроусенко, – а пора, пока дорогу на Бахчисарай [59]не загородили.

– Что вы нам советуете, Тарас Григорьевич, – чтобы мы, матросские жены да дочери, мужей да женихов бросили?!

– Об этом речи нет, драгоценная Анна Степановна. Плюньте мне на голову, если я такое хотел высказать. Нам с вами расстаться?! Кто помыслит такое? Я говорю про скарб… Добыто годами – и все в единый миг прахом пойдет: только одной бомбе в ваш домик попасть – все разлетится в пыль.

– Вот здорово! – с восторгом закричал из-за двери Веня. – А вдруг три бомбы?!

– Первую, хлопче, хватай – и под гору! Вторую шапкой накрой: пусть задохнется. Третью в лохань – нехай помоев хлебнет!

– А если бомба… – хотел еще что-то спросить Веня, стоя в приоткрытой двери, и вдруг кто-то рванул дверь, какая-то сила кинула его в горницу, и в дом влетела Ольга.

На ходу она подхватила и поставила на ноги Веню, с разбегу подскочила к печи, что-то переставила на шестке [60], задернула на челе печи [61]занавеску, взглянула на себя в зеркало, сорвала платочек с головы, пригладила руками пышные волосы, развязав свою косоплетку [62], взяла ее в зубы и, переплетая конец перекинутой через плечо толстой, как якорный канат, пышной косы, на мгновение застыла.

Вихрь со свистом ворвался в комнату, захлопнул дверь, заколыхал занавески, распахнул окно и унесся на волю. Солнце, прорвав тучу, брызнуло в окно огненной вспышкой.

– Чего вы все пнями стоите?! – гневно крикнула Ольга. – Ой, лихо мне с вами! А я-то думала, все уж пошли…

– Куда пошли? – спросила, оторопев, Анна.

– Ах, «куда, куда»! Маменька, скажите, где у нас мешки?

– Зачем мешки тебе?

– Где мешки? Где заступ [63]? Лопата?

– В клуне [64]. Да зачем тебе заступ? Что ты, взбесилась?!

Ольга схватила с гвоздя ключ и выбежала в сенцы. Слышно было, что она гремит в чулане железом.

– О це дивчина! – воскликнул Мокроусенко, крякнув. – Я думаю так, что ее из шестипудовой мортиры выстрелило!

Ольга вернулась в комнату, под мышкой у ней – связанные мешки, в одной руке конское ведро и деревянная лопата, в другой – железный заступ.

– Что же вы не собираетесь?

– Да куда, объясни ты толком! – прикрикнула на Ольгу мать. – Зачем батенькины сапоги обула?

Все посмотрели на ноги Ольги: она в чулане успела переобуться в парадные морские сапоги отца с рыжими голенищами и черными головками.

– Да вы и всамделе не слыхали, что ли, или шуткуете? Весь народ за Пересыпь на гору сгоняют. Весь город бежит…

– Что же это, Мать Пресвятая? Зачем? – спросила, накрыв свою работу ветошкой [65], Наташа.