Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению

– Да нет, ты ничего… – промычал Володька наконец.

– Ничего? Тоже мне комплимент! – играя глазами и деланно возмущенно ответила она. – Знаешь, лейтенант, мне таких вот залетных не очень-то надо…

– И мне не очень-то ты нужна, – разозлившись, ляпнул Володька.

– А ты с норовом жеребчик, – рассмеялась она и хлопнула его по плечу. – Ладно, пошутили, и хватит. В отпуску ты или отмучился совсем?

– В отпуску, – хмуро ответил он.

– Когда обратно-то?

– В начале июля.

– Не много гулять тебе осталось, лейтенант… – посмотрела на него жалостливо и вздохнула Надюха.

Тут вернулся Егорыч, со стуком поставил бутылку на стол, начал разливать.

Безногий накрыл свой стакан ладонью.

– Пойду я, Егорыч… Мне теперь много пить нельзя. С твоей лестницы спускаться – как бы последнюю ногу не сломать… – Он тяжело поднялся, оперся на костыли и заковылял к двери. – Бывайте…

– Страшно обратно-то? – спросила Надя Володьку.

– Как тебе сказать…

– Ты кого спрашиваешь? – вступил Егорыч. – Ему страшно! Не видишь, что на груди у него? "За отвагу"! А за что, спросила? За разведку! А в разведке что главное? Смелость да сноровка. Я тебя с каким-нибудь тыловичком знакомить не стал…

– Хватит, Егорыч, – прервал его Володька, хотя пьяные похвалы приятно ложились на душу.

Надя опять посмотрела на Володьку, опять вздохнула.

– Жалко мне всех вас, – задумчиво произнесла она. – И себя жалко… Перебьют вас всех на этой войне…

– Для тебя останется кто-нибудь, Надюха, – сказал Егорыч. – Я тебе полный наливаю – штрафную.

– Наливай, – безразлично ответила она, взяла стакан, подняла. – За тебя, лейтенант, чтоб живым остался…

– Поехали, – ударил Егорыч по стаканам.

Помнил Володька, что еще два раза шарил он по своим карманам, выгребая последние уже тридцатки, а Егорыч бегал куда-то, а пока его не было, Надя брала его голову в свои руки, притягивала к себе и как-то задумчиво, медленным, долгим поцелуем целовала его в губы, потом отодвигалась, глядела в лицо затуманенными глазами и шептала:

– Жалко мне тебя, лейтенант, жалко…

Затем приходил Егорыч, и опять глотал Володька водку под какие-то, казавшиеся очень важными, разговоры…

– Ты не смотри, что он молоденький такой на вид, – шумел Егорыч. – Он ротой командовал. Понимаешь – ротой. Это сто пятьдесят гавриков. Поняла?

– Поняла, – лениво отвечала Надя. – Только целоваться не умеет герой-то твой…

Володька возмущался и уже не стеснялся Егорыча.

– Умею, – тянулся он губами к Надюхе, но та отталкивала его ласково, мягко и только тогда, когда отправлялся Егорыч в очередной рейс за водкой, целовала Володьку сама теми долгими, неспешными поцелуями, от которых Володька терял голову…

Очнулся он в незнакомой темной комнате на разбросанной постели.

– У меня останешься или домой пойдешь? – спросила Надя, стоя у зеркала и причесываясь. – Я на работу собираюсь.

Володька протирал глаза, ничего еще не понимая.

– Я у тебя?

– А где же тебе быть? Кого ты стрелять идти собирался? Еле удержали тебя с Егорычем. Ну, если пойдешь – вставай, а если остаешься – спи. Я около девяти утра приду…

– Нет, я пойду, – вскочил Володька и стал поспешно одеваться.

– Ну вот, – задумчиво протянула она. – Может, вспомнишь меня когда… Там, где около смерти будешь… Полстакана у тебя осталось, допей, если хочешь.

Володька зачем-то нашарил рукой стакан на столе и выпил с отвращением. В комнате было почти темно, и Надино лицо неясным пятном белело перед ним.

– Как работать буду? – вздохнула она. – Ну, оделся?

– Да.

– Ну, прощай тогда. – Она протянула руку, провела по его щеке, а затем тихонько подтолкнула его к выходу…

На другой день утром мать вошла к нему в комнату, когда он еще лежал с трещавшей головой и пересохшим ртом.

– Я иду на рынок, Володя. Дай мне деньги, у меня уже ничего не осталось.

– Сейчас, мама, – сорвался он с постели и бросился шарить по карманам брюк и гимнастерки – денег не было. Несколько смятых пятерок и одна красненькая тридцатка – вот все, что осталось после вчерашнего "пускания лебедей". – Мама, я совсем забыл. Я дал вчера взаймы одному товарищу. На днях мне отдадут…

– Ну, хорошо, тогда я не пойду на рынок, – сказала мать и вышла из комнаты, прикрыв дверь.

И по тому, как она это сказала, и по тому, что даже не заикнулась о вчерашнем – а пришел он поздно и сильно пьяным, – он понял – мать расстроена и недовольна очень.