Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению

– Садись, братва. Хоромы, как видите, не царские, но все ж не землянка – стол есть, стулья есть, постель тоже имеется, – сказал Егорыч, доставая из крашеного, видать самодельного, буфета несколько кусков черняхи, несколько картофелин и завернутые в газетку кильки. Бутылка на столе уже стояла, ждала хозяина. Расселись быстро и тут же приступили. Разлили по граненым стаканам и махнули по половине. За победу, конечно. А за что могли пить бывшие бойцы в июне сорок второго? Разумеется, только за нее – за победу, до которой еще неизвестно сколько годков, но которая придет беспременно.

Вторую половину хлопнули за тех, кто там … И пошли, конечно, разговоры…

– Пей, братва! Что нам еще осталось, – разглагольствовал Егорыч. – Долг мы свой выполнили, кровушки пролили. А что немца до Москвы допустили, в том нашей вины нет. Наша совесть чиста. Верно, братва?

– Верно. Мы свое сделали. Теперь на одной ноге прыгать будем, – мрачно подтвердил одноногий.

– И так удивительно, что остановили, – продолжал Егорыч. – Гитлер, гад, все рассчитал. Он думал, что мужик-то наш коллективизацией не очень доволен, что не будет мужик особо здорово воевать, а мужика у нас – две трети России. А он стал! Да еще как! Откуда такой фокус, Гитлеру не понять, весь его расчет кувырком. А раз мужичок стал воевать, немцу рано или поздно капут… Тут уж, братцы, народ…

– Ты что ж, рабочий класс за народ не считаешь? – вступил обезноженный.

– А много ли его, рабочего класса? Не так уж. В пехоте-матушке кто? В основном – мужичок из деревни. А в пехоте вся сила. Хоть ей без техники, конечно, тяжело, но и технике без нее – труба.

Володька развалился на стуле, покуривая, и с интересом слушал Егорыча, как слушал всегда на фронте рассуждения бойцов. Ох, как порой умно говорили, метко, в самое яблочко, в самую суть попадали… Народ все понимал . В этом Володька уверился на фронте окончательно. Это на собраниях жевал он резину, говоря трафаретные слова, а между собой… Послушать бы кой-кому.

Разговор на время иссяк, сделали перекур и молча потягивали пивко, несколько бутылок которого оказалось у Егорыча в НЗ, и в наступившей тишине ясно послышался какой-то шум в соседней комнате.

– Надюха! Не спишь? Заходи пивка выпить, пока осталось, – крикнул Егорыч.

– Не хочу, дядя Коля, – раздалось в ответ.

– Заходи. Один человек познакомиться с тобой хочет.

– Какой такой человек?

– Лейтенант один. Фронтовичок.

– Это мне без интересу. Вы бы лучше, дядя Коля, мне такого нашли, которого на войну не возьмут.

– Ладно, заходи. Нечего ломаться, а то пиво допьем.

Дверь приотворилась, и выглянула девушка с заспанным лицом, но веселыми, смеющимися глазами.

– Дай погляжу, что за человек, – сказала она и смело глянула на Володьку. – А вроде ничего лейтенантик, – усмехнулась, прикрыла дверь и уже оттуда добавила: – Сейчас зайду.

– Ну, как девка? – спросил Егорыч.

– Не разглядел, – ответил Володька.

– Не разглядел! Ты, парень, случайно, в одно место не контуженный? Мне бы твои годки – я бы разглядел. Мне бы на это времени много не потребовалось.

За стеной фыркнули… Володька чуть смутился, а Егорыч продолжал:

– Если в это место контуженный – скажи сразу. Не будем девку обнадеживать, – засмеялся он, а Володька смутился еще больше, так как из-за стены опять насмешливо фыркнули.

Минут через десять вошла Надя, чуть подмазанная, переодетая в другое, более нарядное платьице. Села, взглянула усмешливо на Володьку и прыснула смехом. Егорыч налил ей пива, подвинул стакан.

– Володимир, может, сообразим еще? Я достану, только по коммерческой, – спросил Егорыч.

– Давай. – Володька зашелестел тридцатками. – Сколько нужно?

– Половину я, половину ты. Двести пятьдесят.

– Держи.

– Ну, я моментом, – схватил Егорыч деньги и заторопился.

Надюха была, наверное, Володькиных лет, но казалась взрослее, держалась уверенно, чуть небрежно, видно зная себе цену и не особо придавая значения знакомству, а Володька, наоборот, стал вдруг скован, робок, как обычно, когда ему приходилось ухаживать за простыми девушками. Не знал, с чего начать разговор и о чем говорить. И он пока молчал, не оправившись еще от смущения, в которое привел его Егорыч своими подковырками.

Надя тоже молчала, только дрожали губы в усмешливой полуулыбке.

– Ну, чего молчишь, лейтенант? Не понравилась я тебе? Или вправду дядя Коля о контузии сказал?

Безногий, уже порядком осоловевший, приоткрыл глаза и грохнул хриплым смехом. Залилась и Надюха.