Надежда Надеждина - Партизанка Лара

– Не греши, хозяйка! Лук, как мед, – сладкий и налитой. Так где ж, говоришь, этих девчонок поймали?

– В Козодоях патруль задержал. Трое их было: две беленькие, третья чернявая. Замкнул их патруль на ночь в сарай, а крыша-то была соломенная. Ночью они расшебаршили крышу и в дырку ушли. Теперь немцы их ищут.

– Да небось это побирушки были, а не партизанки!

– Как же не партизанки! Они листовки покидали, а в тех листовках написано, что Гитлеру скоро…

Женщина оглянулась и увидела рядом с собой Саньку, застывшего с разинутым ртом. Из накренившейся корзинки на землю сыпались грибы.

– Чего, мальчик, зеваешь? Все поганки свои порассыпал…

– Там есть и хорошие, – пробормотал Санька, – вы их себе, тетя, возьмите, а я побежал. Тетя, спасибо!..

Это была поважнее услуга, чем принести бабушке хворост. Он мог предупредить о беде. Он все расскажет Анне Федоровне, Раиной маме, пусть она уведет в лес бабушку, а уж там он позаботится о ней.

Мальчик летел в Печенево как на крыльях, и все же он опоздал.

В доме у Анны Федоровны плакали дети. Трое на печке, Оля за занавеской, а маленький Павлик выполз навстречу Саньке из-под стола.

– К нам П-палач п-приходил, – заикаясь от страха, сказал Павлик.

Оля, всхлипывая, вытерла нос занавеской.

– Палач нашу мамку забрал. И тетю Галю. И Ларину бабку. Всех позабрали в штаб.

Кто пустит в штаб мальчишку, деревенского оборвыша? Но напротив штаба был огород, засаженный картошкой. Санька залез туда и затаился в борозде.

Он смотрел на пустое штабное крыльцо, на закрытые наглухо окна и думал о рябом, низколобом солдате. От этих мыслей у мальчика начало ломить спину, точно и по ней прошлась плеть Палача.

Стал накрапывать дождь. По стеклам стекали капли, словно окна плакали.

Дверь штаба отворилась, и двое солдат что-то вытащили на крыльцо. Сперва Санька подумал – тюк, но потом разглядел, что тащат человека и у этого человека седые волосы, выбившиеся из-под платка.

– Бабушка! – задохнулся Санька.

Сбросив свою ношу на траву, солдаты вернулись в штаб. Бабушка лежала неподвижно. Убили ее или она была еще жива?

Пока мальчик раздумывал, как к ней пробраться, чтобы по дороге не остановил часовой, на улице показался человек. Санька терпеть не мог печеневского старосту, но сейчас был просто-таки ему рад. Старосту не остановят, он и поможет бабушке, ведь это его мать.

Бабушка жива, бабушка просит о помощи – вот она зашевелилась, царапает землю руками, а не может встать.

Но печеневский староста притворился, что ничего этого не видит. Потупив глаза, он торопливо прошел мимо.

Слышал ли он мальчишеское ругательство, которое понеслось ему вслед?

Выждав, чтоб часовой повернулся к нему спиной, мальчик выскочил на улицу. Но его опередили две женщины. Они тяжело спустились со штабного крыльца, подняли бабушку и под руки повели с собой.

Санька догнал их и, громко шмыгая носом, пошел рядом.

– Тетя Нюра! Тетя Галя! Вас насовсем отпустили?

– А что с нас взять? Мы ничего не знаем. Да если бы и знали, разве скажет мать на свое дите?

– Они вас били?

– Всыпали нам плетей. И на бабушку Палач замахнулся, только она со страху сомлела. Вот офицер и велел: «Уберите эту падаль за дверь».

– Это они будут падаль, – скрипнул зубами Санька. – Партизаны им отомстят!

– А ты болтай меньше. Иди-ка домой, Саня! Мы бабушку спать уложим и подле нее посидим.

… Сидя возле бабушкиной постели, Галина Ивановна чутко прислушивалась к шуму дождя. Про себя она твердо решила, что в эту же ночь, захватив своих младшеньких, уйдет к партизанам. Муж у нее коммунист, а теперь немцы знают, что дочка ее партизанка, – оставаться в деревне ей больше нельзя.

Вроде и дождь кончился. Самое время идти.

– Кажется, заснула. – Галина Ивановна встала с лавки. – Ты еще побудь с ней, Нюра. А мне пора.

– Я не сплю. – Бабушка с усилием открыла глаза. – И куда ты, Галя, уходишь, знаю. Когда моя Ларушка уходила с подружками в партизаны, я тоже все знала и тоже не спала. Да не сказалась. Зачем, думаю, голубку мою расстраивать, силы перед дорогой у ней отнимать…

Опустив глаза, стояли женщины перед бабушкиной постелью. Они боялись, что бабушка не сумеет сохранить тайну, а она хранила эту тайну с самого первого дня.

Галина Ивановна наклонилась, и бабушка, словно благословляя, положила на ее голову свою худую руку:

– Иди с Богом, Галя! Увидишь там Ларушку – передай: будет возможность, отпросилась бы на часок с бабкой проститься. Бабка-де стала плоха.