Надежда Надеждина - Партизанка Лара

Двое партизан повели ее в палатку. Командир остался возле машины. Он давал распоряжения людям, которые разгружали самолет.

Мишка не отходил от командира. Когда его посадят в машину, он будет просто раненый мальчик, но пока что он самого командира бригады адъютант.

Ему хотелось, чтобы машину разгружали не так быстро, чтобы он был адъютантом еще полчасика, еще четверть часика, хотя бы еще пять минут.

Но уже принесли носилки с больным летчиком, и женщина-врач позвала Мишку.

– Будь здоров и счастлив! – сказал командир. – А за службу твою – спасибо!

Они стояли друг против друга: мужчина и мальчик. Мужчина пожал мальчику руку, как боевому товарищу. Мишка весь вспыхнул от счастья. Но не тронулся с места. И старший понял, чего ждет младший. Он шагнул вперед, и курносое мальчишечье лицо припало к его груди.

А потом Мишка, подозрительно шмыгая носом, оторвался от командира, отступил на два шага и четко, по-военному отдал честь. И командир отдал Мишке честь и держал руку у козырька до тех пор, пока мальчик не скрылся в самолете.

Самолет летел над тихим ночным лесом. Спали на ветвях птицы; елки, покачиваясь, рассказывали ветру свои скрипучие, дремучие сны.

Но не все спали в лесу в эту звездную летнюю ночь. На одной из полянок зашевелились стебли иван-да-марьи, из травы поднялась кудрявая голова.

– Фрося, проснись! Слышишь, гудит самолет!

Фрося буркнула во сне что-то невнятное.

Встав на колени, Лара всматривалась в гудящее небо. Оно было зеленоватое, в светлячках звезд.

– Счастливо, Миша! Я тебя не забуду.

И хотя девочка знала, что Мишке, конечно, не разглядеть то, что она ему показывала, но все же она протянула вверх ладонь, на которой лежал обломок карандаша.

Никто больше в деревне нищим корки не подавал. Старый хлеб кончился, новый только начали жать.

Теперь Санька приносил Лариной бабушке то грибов, то ягод из леса. А уж вязанку хвороста само собой.

Деревенские говорили, что Санька совестливый и памятливый: бабушка вылечила его от золотухи – вот он теперь и печется о ней.

Только это было не совсем так. Про золотуху Санька давно забыл, но про Лару не забыл. Он считал, что, помогая бабушке, помогает партизанской семье.

Он не верил, что Лару отправили в Германию. Такая не дастся! Она солдатам руки перекусает, из вагона выпрыгнет, речку переплывет! Ее не заставишь служить немецкой фрау. Лариска – у партизан. За озером Язно.

Окончательно уверился в этом Санька после Троицына дня.

Кто пустил этот слух, пальцем не укажешь, а подхватили все. Говорили, что печеневские девчонки никуда не уехали и ходят по деревням. Будто бы Раю видели в Шолохове, а Лару и Фросю – в церкви в Неведро. Говорили об этом прямо на улице, и Санька заметил, что Раиной и Фросиной матерям очень неприятен этот разговор.

– Ну что вы брешете, бабы, ведь сами-то не видели! Уж хоть бы бабушке эти басни не пересказывали. Она, что дите малое, начнет повторять при немцах, и потащат старуху на допрос…

И тут Санька подумал, что матери сами все знают, но скрывают от бабушки – боятся, что она не сумеет сохранить тайну.

Что ж? Пожалуй, они правы. Теперь немцы стояли в самом Печеневе. Санька не раз видел, как по улице, заложив руки за спину, проходит низколобый рябой солдат. Деревенские дали ему кличку Палач. Говорили, он избивает людей на допросах. Что, если Палач начнет выпытывать у бабушки, где ее внучка? Нет, уж лучше бабушке ничего не знать…

Обычно Санька навещал бабушку вечером. Утром он рыскал по лесу, собирая грибы и ягоды, а днем продавал их на тимоновском рынке, подмешивая к хорошим грибам поганки. Свои, деревенские, разберутся, они в грибах толк знают, а для поганых гитлеровцев и поганки хороши.

В этот день Саньке не везло. Народу на рынке было немного, и грибов никто не покупал. Мальчик нашел только одну, по его мнению, солидную покупательницу: это была рослая чернобровая женщина с родинкой на левой щеке.

Положив наверх самые лучшие грибы, мальчик подошел ближе, держа у груди корзинку. Но женщина не обратила внимания на Санькин товар: она была занята разговором со старушкой, продававшей лук.

– Дорого просишь, а лук твой щуплый!