Василий Изгаршев - Побратимы

— И это у тебя мало слов? Чего ты взялся мешать классику с современностью?

— Чудак ты, Валера. Я ж тебе про Машу рассказываю. Они все — это и есть Маша.

— Геночка, — я приложил руку к его лбу, — знаешь, как называется твоя болезнь?

— Что толку-то? Если бы я знал, что и она ею заболела!..

Тон, каким были сказаны эти слова, не оставлял сомнений: библиотека — это, оказывается, серьезно.

— Рота, приготовиться к вечерней поверке, — раздался повелительный голос дневального, и мы вышли из ленкомнаты.

— Может, познакомишь? — спросил я.

— Она тебя знает.

— Вот как?

— Я ей про тебя рассказывал.

В казарме нас остановил старшина.

— Товарищ Карпухин, помнится, вы обещали сыграть на скрипке личному составу. Да, видно, от вас в порядке самодеятельности игры не дождешься.

Генка опять засветился веснушками.

— Так вот, на партийной группе решили раз в неделю проводить в роте литературные, музыкальные, научные вечера. Как парторг, ставлю вас в известность: в ближайшую пятницу назначен музыкальный вечер. Так что инструмент, как говорится, к бою! Ясно?

— Так точно, товарищ гвардии старшина.

В пятницу состоялся музыкальный вечер. Пришли все офицеры. Старшина Николаев ни с того ни с сего вырядился в парадный мундир.

— Понимаете, — объяснял он капитану Ермашенко и взводным, — стал снимать чайник с плиты и на себя его опрокинул.

— Не ошпарились? — участливо спросил командир роты.

— Бог, как говорится, миловал. Чайник-то был холодный. А вот на вечер идти было не в чем, пришлось парадный доставать из чемодана. Хорошо, Маша нынче дома, погладила. А то хоть на вечер не ходи.

Старшина рано овдовел. Жил вдвоем с дочерью. Восьмилетку Маша закончила здесь, в гарнизоне, а потом уехала к бабушке в Сызрань: в гарнизоне девятого и десятого классов не было, а в Легницу, где находится штаб Группы, старшина устраивать дочь не стал. У тещи ей будет лучше, чем в интернате, рассудил старшина и скрепя сердце отправил с женой знакомого офицера свою Машечку на родину. Окончив десять классов, Маша попыталась поступить в пединститут, но ей не хватило одного балла до проходного. После долгих ходатайств отца перед самым высоким групповым начальством ей разрешили приехать в гарнизон с условием, что она поступит здесь работать. В полковой библиотеке оказалось свободным место библиотекаря, и Маша с радостью заняла его.

В дочери Николай Николаевич души не чаял. И был очень доволен, что, окончив десятилетку, она не сумела поступить учиться дальше и осталась с ним. Понимал разумом, что ей надо учиться, обязательно надо, что надо устраивать свою жизнь не здесь, в крошечном закордонном гарнизоне, а сердце подсказывало другое: пусть Маша останется пока с ним. Ему, может, и служить-то не так уж много осталось. Выйдет скоро в отставку старшина, и тогда они вместе решат, как дальше устраивать Машину судьбу.

Одного боялся Николай Николаевич — Машиной молодости. Не без тревоги наблюдал, как дважды в году — на восьмое марта и в день рождения дочери — солдаты покупают в складчину и дарят Маше духи, косынки, клипсы и прочие женские безделушки, а потом — букеты первых подснежников и первых ландышей. Конечно, приятно отцу, что всем она нравится, его Маша, ну а ведь придет время, когда она понравится кому-то одному больше, чем всем остальным, и этот один ей тоже понравится больше, чем все остальные. Что тогда?

Генка наверняка знал Машину историю, но то ли у него действительно стало мало слов, как он выразился сам, чтобы рассказывать о Маше, то ли все эти дни он был занят подготовкой к музыкальному вечеру (шутка ли — больше месяца не прикасался к скрипке!), но не он мне рассказал о ней, а Сережа Шершень, А ему — Атабаев, После комсомольского собрания Атабаев стал многое рассказывать Шершню.

Все заняли свои места. Старшина вышел к столу, установленному посредине прохода.

— Разрешите начинать, товарищ гвардии капитан? — обратился он к ротному.

— Да, конечно. — Капитан занял место в первом ряду, который в знак уважения отвели офицерам.

Старшина открыл музыкальный вечер и пригласил за стол командира роты и Карпухина. Генка достал из футляра скрипку, смычок, положил их на стол. Волнуется, будто на конкурсе скрипачей. Вот чудак! Ну что особенного — сыграть для товарищей. Впервые, что ли? Но он волнуется, то и дело вынимает из кармана платок, трет им руки. Николаев предоставил слово командиру роты.

Ермашенко взял в руки Генкину скрипку, вышел из-за стола, Все притихли.