Юрий Авдеенко: Линия фронта

— Когда получим патроны? — спросил Журавлев.

Три других командира одобрительно закивали головами, услышав его слова.

— Боеприпасы прибыли на станцию Туапсе, — неторопливо ответил Гонцов. — Наши машины там под погрузкой. Те, что загрузились первыми, видимо, уже по пути на фронт…

— Стой! Что за экскурсия в кузове? — Серый, точно вывалянный в пыли, боец устрашающе коснулся ладонями ремня, собираясь принять оружие из-за спины.

Закатное солнце бросало длинные тени. И вытянутая тень часового жердью перегораживала дорогу, ложась на пропахший бензином пыльный капот трехтонки.

— Не экскурсия… а беженцы, — небрежно ответил прыщеватый шофер, которому четверть часа назад мать Степки, Нина Андреевна, передала белоголовую бутылку водки.

А сестренка Любаша смерила быстрым взглядом. Шофер же, наоборот, пристально и нестеснительно разглядывал ее. И, пряча бутылку в противогазную сумку, твердо обещал подбросить семью Мартынюк в Георгиевское без всяких проволочек.

Вначале он запросил литр. Но мать замахала руками и стала твердить, что Георгиевское близко.

— Вода-то близко, да ходить склизко, — пояснил шофер.

И матери нечего было возразить. И она бы уступила, потому что на дне корзинки лежала еще одна бутылка. А характер у Нины Андреевны хоть и вспыльчивый, но покладистый. Однако тут проявила себя Любаша. Слова не сказала: только в улыбке блеснула зубами… И шофер начал грузить в машину вещи — плетеную корзинку с продуктами, коричневый чемодан с потертыми углами, узел постельного белья. Потом все они — Степка, мать, Любаша — забрались в кузов. Любаше помог шофер, подхватив ее за обветренные икры и даже немного выше. И она еще поблагодарила его…

Степка залез сам. Несмотря на свои двенадцать лет, он никогда раньше не ездил в кузове грузовика. И потому не знал, сумеет ли забраться туда без посторонней помощи. А он хотел делать все так, как делают совсем взрослые парни.

Помешкав, Степка поставил левую ногу на шину, схватился руками за край борта, подтянулся, дрыгая правой ногой в поисках опоры, и, собрав с борта всю грязь, перевалился на желтые ящики из толстых досок. Ящики зажимались блестящими металлическими уголками, точно такими, какие были на сундучке у их соседки, кругленькой женщины, которую все дети на улице знали под именем тети Ляли. Она давала уроки музыки и хранила в том сундучке истрепанные, пожухлые нотные тетради.

Мать скорбно посмотрела на некогда белую, а теперь ставшую землистой рубашку сына и лишь вздохнула.

Шофер засмеялся:

— Белое демаскирует!

Нина Андреевна жалобно спросила:

— Неужели и дорогу бомбят?

— Думаете, только ваш Туапсе стоит обгорелый, как дедушка?..

Шофер захлопнул дверцу кабинки, потом вновь открыл, перегнулся, вытянув шею, крикнул:

— Полегче, там в ящиках патроны!

Крышка одного ящика была сорвана. И лежала точно кепка, надетая набекрень. Под ней тускло поблескивали длинные цинковые коробки.

Нина Андреевна опасливо жалась к борту. Когда машину подбрасывало на выбоинах, ящика шевелились, словно живые.

За месяц Степка и Любаша немного привыкли к страху, как летом привыкают к жаре. Это вовсе не означало, что они стали смелее, — просто опытнее. Они больше не цепенели при звуке сирены, удручающе пронзительном вое, от которого даже у собаки Талки, беспородной дворняжки, леденел взгляд и дыбом поднималась шерсть.

В тот август и днем, и ночью, и вечером, и утром не унимались зенитки, визжали, рвались бомбы. И хлопья пыли летели над городом, как тополиный пух.

Двенадцать лет Степке исполнилось двадцатого июля, и в тот день по карточкам впервые выдали вместо хлеба кукурузу. Мать и Любаша тупо смотрели на желтые, на белые зерна. А он смеялся. Он никогда не пробовал кукурузных лепешек. И вообще ел кукурузу только молодую, отваренную в початках. Поэтому думал, что кукурузные лепешки такие же вкусные, как и молодая кукуруза.

Но мать знала, что это совсем не так. А Любаша, может, и не знала, но догадывалась. Для восемнадцатилетней девушки она обладала удивительной способностью догадываться обо всем на свете.

Кукуруза оказалась прошлогодней: сухой и прогорклой. Они еще не обзавелись тогда машинкой для помола. И Степка вызвался сбегать попросить машинку — нехитрое сооружение из доски, граненого стержня и чугунного стакана с ребрами из толстой проволоки — у бабки Кочанихи. Но мать боялась отпускать его от себя. Хотя бабка Кочаниха жила близко: через три дома, напротив.