Юрий Иваниченко: Крымскй щит

— Сегодня уходим, — только и сказал он друзьям и обвис на их руках.

…Как только перевалили за гребень, стало понятно, почему Сергей так торопился. Они оказались у края неширокой, густо-густо поросшей лесом долины, которая, медленно изгибаясь, уходила на северо-восток. Впереди, насколько доставал глаз — ни дымка, ни бедной сакли, ни ещё какого-нибудь признака человеческого присутствия. Только на самом верху обрывистой противоположной стены долины замерло полтора десятка грязно-белых комочков: небольшая отара овец.

— Чабан нас увидит? — спросил Шурале.

— Небольшая беда, — хмыкнул Хачариди. — Пока до села доберётся — овец же не бросит, — пока расскажет, пока будут судить да рядить — мы уже полдороги до базы отмотаем.

— Но это же татары… — начал Саша.

— А что татары? — вдруг окрысился Шурале. — Мы не люди, да?

Тогда только до юных кубанцев, не больно сведущих в физиогномике, дошло, что этот Шурале, которому вроде как безоговорочно доверяет герой-партизан Сергей, самый что ни на есть крымский татарин.

А Хачариди даже и добавил, резко и безжалостно:

— Вы, пацаны, не обобщайте. У нас в отряде не смотрят, кто ты по метрике, а только — кто ты в бою. Я, кстати, из греков. И в отряде не то что татары, — и румыны, и болгары, и даже один немец есть, Яшка Цапфер, только его почему-то евреем считают. А татары… Мы-то поболе вашего натерпелись от добровольцев-самооборонцев и от прочей сволочи, нераскулаченной. Особенно оттуда, — он указал за спину. — Из горных сёл. Но ты вот только прикинь сначала, что когда мобилизации были и когда наши отступали, сколько татарских парней призвали и забрали и сколько их уже в земле сырой лежит? Самых лучших. И я тебе скажу так: по процентам — сколько там предателей, а сколько героев — считать не буду; но только в каждом татарском селе не одна и не две семьи, которые завсегда помогут. Расслабляться, конечно, нельзя — но разделяю так: или наши, или фашисты со своими прихвостнями, а ко там кто по рождению и какому богу молится — это пустое.

Сказал — а мне и вспомнилось, как в тот же день, когда мы сбежали с фашистской каторги, подошли к селу. А там стояли два грузовика. Ходили несколько немцев с бляхами на груди, жандармов то есть, и добрая дюжина полицаев с винтовками и повязками на рукавах. Они все размахивали руками, показывали куда-то в сторону гор, где начали раздаваться выстрелы и взрывы, а потом из-за школы — мы сразу решили, что это школа, — ударил пулемёт. Установленный в окне приземистого дома, мы так его и назвали, казармой. Потом пулемёт замолчал, и из дома выбежало ещё несколько полицаев…

А грохот катился из-за гор и даже как будто нарастал. Немцы с татарами вскочили в машины и умчались по дороге, потом ребята узнали, что это дорога в Бахчисарай, оставив после себя лишь столб серой пыли.

Пацаны, трудно сказать почему, будто обрадовались этому и орали, свистели, а когда грузовики скрылись из виду, спустились в село. Шум в горах затих.

Сразу же заскочили в школу, но там не было никого и ничего. Тогда бросились в казарму татар-добровольцев.

Когда открыли дверь — пахнуло гарью и пороховым дымом. У окна на треноге стоял «максим» без бронещитка, высунув рыло в сторону, откуда чуть раньше доносились выстрелы. Гильзы были разбросаны по комнате, а лента с дюжиной патронов заправлена в приемник пулемета. Слева — стойка с одной винтовкой, рядом — пустая оружейная пирамида; посередине стол, а вдоль стен — койки. У двери тумбочка, а на ней — полевой телефонный аппарат.

Володя крикнул:

— Стойте! Ни к чему не прикасайтесь! Прежде всего, надо выделить наблюдателей, чтоб следили за дорогой, и проверить, не заминировано ли.

Лобов поднял с пола стреляную гильзу.

— Ещё тёплая, — констатировал он.

Тщательно осмотрели казарму, но нигде ничего подозрительного не обнаружили. Володя осторожно взялся за ручки «максима» и пошевелил его. Дуло легко поддалось нажимам, вертелось вправо, влево, вверх, вниз.

— Разберём и унесем с собой, — предложил кто-то.

Но, сколько и куда ни заглядывали, так и не смогли снять пулемёт с треноги. Оставили на время и кинулись искать оружие и что-нибудь съестное.

В кладовой нашли пять буханок чёрного, совсем зачерствелого хлеба, несколько пачек сухой капусты, по ящикам наскребли перловой крупы и вермишели.

Немного поели, отдохнули, а потом Саша — он всё время посматривал в окно, — сказал: