Александр Проханов - Пепел

– Спасибо, уж мы пойдем.

– Так возьмите с собой бутылку.

– Нет уж, мы так, даром.

– Ну, помогай вам бог! Чтобы все у вас двоих было ладно.

И уже уносила ягнят куда-то за угол дома, где в огороде цвели подсолнухи.

Они возвращались туда, где был оставлен этюдник.

– Меня зовут Петр Суздальцев. А вас? – спросил он и подумал, что их знакомство происходит уже после того, как между ними случилось что-то очень милое, трогательное и значительное. Эти ягнята, которых они больше никогда не увидят, сочетали их своей нежностью, беззащитностью. – А как зовут вас?

– Ольга, – ответила она, и он мысленно повторил ее имя, которое оставило на губах ощущение чего-то округлого, звонкого, как кольцо, и он вслушивался в потаенный звон ее имени.

– Мы поступили с вами, как два добрых пастыря. Нам зачтется это доброе деяние.

– Вы ходите по лесам и долам и спасаете заблудших овец?

– Нет, я не священник. Я здешний лесник. Мое село там, за лесом. Я обходил мои угодья, и со мной случилось сразу два чуда. Сначала я нашел ягнят, а потом встретил вас. Кто-то очень благоволил ко мне и убедил вас поставить этюдник у меня на дороге.

– Вы говорите не так, как говорят деревенские жители и лесники. Я подумала, что вы школьный учитель.

– Я окончил Институт иностранных языков, восточное отделение. Мне предстояло писать диссертацию об иранской поэтике. Но я решил оставить Москву и уединиться в деревне.

– Как интересно! Вы хотите стать мудрецом? Научиться понимать язык птиц?

– И цветов, и трав, и, конечно, ягнят.

Она посмотрела на него своими вишневыми глазами, в которых на самой глубине дрожало золотистое солнце. Хотела понять, говорит ли он правду или разыгрывает ее. Рассмеяться ли ей или, удивившись, продолжать выспрашивать.

Они нашли стоящий у проселка этюдник. Незаконченная акварель уже высохла. На ней размыто синел пруд, и среди серых пятен домов зеленела улица.

– Ну вот, опять ничего не вышло. Пора мне укладывать краски и возвращаться обратно в Москву. Опять туда, через три деревни, к железной дороге. Мне надо идти, путь не ближний.

Она стала укладывать краски, сдвигать алюминиевые стойки треножника. Он вдруг испугался, что она уйдет туда, где за полем голубел лес и чуть белела старая колокольня, и они больше никогда не увидятся. И то хрупкое, тонкое и чудесное, что успело между ними возникнуть, растает и исчезнет. И они больше никогда не увидятся. И эти желтые пижмы у леса, ленивое стадо, и глядящие из куста умоляющие овечьи глаза, и запестревший вдруг впереди девичий сарафан – все это останется недосказанным, незавершенным. И еще одно мгновение жизни, таившее в себе чудесное будущее, оборвется без продолжения. Унесет с собой несостоявшееся чудо.

– Для чего вам идти так далеко? – сказал он, пугаясь, что опоздал, что мгновенье уже пролетело. – Пройдем через этот лес. Там мое село Красавино. Дорога, автобус. Сядете и доедете до станции.

– Ну, что ж, пойдем, – согласилась она. И он почувствовал, что мгновение, трепетавшее, как птица на ветке, готовая улететь, задержалось. И за этим мгновением последовало второе, третье, и их совместное время, совместно длящаяся жизнь продолжились.

Он принял от нее этюдник, повесил на плечо и шел, слушая, как позвякивают фарфоровые чашечки с красками. Она шла рядом, и на нее сквозь вершины сыпались серебристые зайчики света.

– Значит, вы поклоняетесь силам природы? Учитесь понимать ее вещий язык? Что же она успела вам рассказать?

– Да нет, я никакой не язычник, не пантеист. Я уехал из Москвы в деревню, чтобы начать писать мою книгу. Мне казалось, что у меня есть талант, появился замысел романа. Я оставил Москву, поселился в деревне, надеясь вдали от городской суеты написать мой роман.

– Как прекрасно. Вы писатель, я художница. Я могу написать ваш портрет. Когда вы станете знаменитым, прославитесь, станете длинноволосым седеющим мэтром, я выставлю ваш портрет. Петр Суздальцев в молодости. И часть вашей славы достанется мне.

– Да нет. Должно быть, мне так и не удастся написать мой роман. От моих романтических замыслов ничего не осталось. Со мной происходят странные вещи. Вместо красоты, божественных откровений, сказочных видений в меня врываются какие-то грозные жестокие силы. Образы какой-то жестокой войны, на которой я никогда не был, которая проходит в каких-то неизвестных мне странах. И будто бы я, уже не лесник, не деревенский философ, участвую в этой войне. Убиваю, сражаюсь, окружен людскими страданиями. Что это, я не знаю. Может, в меня вселилась чья-то другая жизнь? Мне дано подглядеть чью-то другую судьбу?