Энтони Дорр - Весь невидимый нам свет

Впрочем, в минуты слабости Вернер досадует именно на эти ее качества. Может, сестра и есть его изъян, помехи в его сигнале, слышные для школьных заводил. Может, из-за нее он не совсем такой, как остальные. Если у тебя дома сестра, ты должен думать о ней как о красотке с пропагандистского плаката: розовощекой, отважной, терпеливой. За нее ты будешь биться с врагом. За нее умрешь. А Ютта? Она присылает письма, в которых школьный цензор вымарывает почти все. Задает вопросы, которые не следует задавать. Вернера защищает лишь статус учительского любимчика — работа с доктором Гауптманом. Берлинская фирма выпускает их приемопередающие станции; некоторые приборы уже возвращаются «с полей» (так говорит доктор Гауптман) — взорванные, обгорелые, залитые грязью, неисправные. Дело Вернера — чинить их, покуда доктор Гауптман говорит по телефону, или пишет заказы на запасные части, или по две недели где-то отсутствует.

Очень давно нет писем от Ютты. Вернер пишет по несколько ничего не значащих строк: «У меня все хорошо. Очень мало времени» — и отдает письмо воспитателю. В душе копошится страх.

— У вас есть разум, — говорит Бастиан как-то вечером в столовой, и мальчики еле заметно ссутуливаются над едой, когда его палец скользит по их спинам. — Однако разуму доверять нельзя. Разум вечно сползает в сомнения, в вопросы, когда на самом деле нужна уверенность. Цель. Ясность. Не верьте своему разуму.

Вернер допоздна засиживается в лаборатории, один, и крутит настройку «Грюндига», который Великан когда-то брал в учительском кабинете, — ищет музыку, отголоски, сам не знает что. Видит, как контур размыкается и замыкается. Видит Фредерика над книгой с птицами, видит ужас цольферайнских шахт, черные вагонетки, бесконечные ленты конвейеров, трубы, дымящие день и ночь. Видит Ютту: она машет зажженным факелом, отбиваясь от тьмы, которая наползает со всех сторон. Ветер ломится в стены лаборатории — ветер, который, как любит напоминать комендант, примчался сюда через всю Россию, казацкий ветер, ветер свиноголовых дикарей, которым только дай напиться крови немецких девушек. Ветер горилл, которых надо стереть с лица земли.

Треск помех.

Ты здесь?

Наконец он выключает радио. В тишине слышатся голоса его наставников. Они эхом отражаются от одной стороны головы, а воспоминания говорят в другой.

Откройте глаза и спешите увидеть что можете, пока они не закрылись навеки.

Большой торжественный зал «Отель-Дьё» полон народу. Говорят о немецких подлодках, о грабительском обменном курсе, о четырехтактных дизельных моторах. Мадам Манек заказывает две мисочки рыбного супа, которые они с Мари-Лорой приканчивают в одно мгновение. Она не знает, что делать дальше — ждать ли еще? — и потому заказывает еще две.

Наконец рядом садится человек в шуршащей одежде:

— Вас точно зовут мадам Вальтер?

— А вас точно зовут Рене? — отвечает мадам Манек.

Пауза.

— А она?

— Моя сообщница. Безошибочно определяет по голосу, когда кто-нибудь лжет.

Мужчина, назвавшийся Рене, смеется. Они говорят о погоде. От одежды незнакомца пахнет морем, как будто Рене принесло сюда штормом. Говоря, он сильно жестикулирует и грохает по столу так, что звенят ложки. Наконец он говорит:

— Мы восхищены вашими усилиями, мадам.

Дальше он говорит очень тихо, Мари-Лора различает лишь несколько фраз:

— Ищите буквы на номерных знаках. WH означает армию, WL — ВВС, WM — флот. И вы можете отмечать — или найти кого-нибудь, кто будет отмечать, — какие суда входят в порт и выходят из порта. Эти сведения нам очень нужны.

Мадам молчит. Возможно, они общаются знаками или передают друг другу записки — этого Мари-Лора сказать не может. Так или иначе согласие достигнуто, и они возвращаются в дом номер четыре по улице Воборель. Сегодня утром, объявляет мадам, ей удалось купить два ящика персиков — быть может, последних персиков во всей Франции. Напевая, она помогает Мари-Лоре их чистить.

— Мадам?

— Да, Мари?

— Что такое подпольная кличка?

— Это имя, которым ты называешься вместо настоящего.

— А как бы я могла называться, если бы понадобилось?

— Ну… — задумчиво тянет мадам Манек. Вынимает косточку из персика, режет его на четвертинки. — Да как угодно. Можешь быть Русалкой, если захочешь. Или Ромашкой. Может, Фиалка?

— А как насчет Улитки? Я бы хотела быть Улиткой.

— Улиткой? Отличная кличка.

— А вы, мадам? Вы бы как хотели называться?