Герман Вук - Бунт на «Кайне»

— Том, я действительно думал, что ты хотел бы сам повести «Кайн» на разделку, — сказал Вилли. — Пройти через Панамский канал, и все прочее… ты мог бы остаться — это заняло бы еще пару месяцев в конце концов…

— Ты говоришь так потому, что твой срок кончается 1-го ноября. Ты забыл, как пахнет свобода, Вилли. Она пахнет, как все самые прекрасные женщины и самые лучшие вина в мире вместе взятые. От нее сходишь с ума. Минуты ожидания шлюпки длятся, пожалуй, дольше, чем месяц плавания под командой Квига, а это еще дольше, чем десять лет нормальной жизни. В конце октября ты вспомнишь о том, что я сейчас сказал.

— Неужели ты не питаешь никаких нежных чувств к старому доброму «Кайну»?

Писатель поморщился. Он огляделся вокруг себя — ржавая палуба, трубы с облупившейся краской. Стоял сильный запах топочного газа. Два раздетых до пояса матроса чистили картошку у шкиперской кладовой, ругая друг друга последними словами.

— Три года я ненавидел этот корабль, но сейчас я чувствую, будто только теперь начинаю его ненавидеть. Если бы мне пришлось остаться на борту, то лишь для того, чтобы убедиться, как далеко может зайти ненависть к неодушевленному предмету. Но я, собственно говоря, не считаю «Кайн» неодушевленным предметом. Он железный дух, посланный на землю Богом, чтобы разбить мне жизнь. И ему в какой-то мере это удалось. Отпусти мою душу, Вилли. Я устал от него… Слава Богу, вот и шлюпка.

— Ну, что ж, Том, будем прощаться. — Они пожали друг другу руки и стали следить за приближающейся шлюпкой. Вахтенный офицер по кораблю и новый старпом, лейтенант, командовавший ранее рейдовым тральщиком, стояли на почтительном расстоянии от двух командиров.

— Думаю, что с этого дня дороги наши действительно разойдутся, — вздохнул Вилли. — Тебя ждет блестящее будущее, в этом я уверен. Ты прекрасный писатель, Том. Я же похороню себя в каком-нибудь захолустном колледже до конца своих дней. Ни на что больше я не гожусь.

Кифер нагнулся, подхватил свои чемоданы, затем взглянул Вилли прямо в глаза. Его лицо исказилось, как от боли:

— Не слишком завидуй моему счастью, Вилли, — сказал он. — Не забывай одной вещи. Я прыгнул.

Ударил колокол. Кифер приложил руку к козырьку и спустился по трапу.

Вилли перетащил свои пожитки в каюту Квига (иначе он не мог называть ее) и лег на койку. Странное это было ощущение. Однажды, когда ему было шестнадцать лет, мать повезла его в Европу. Во время экскурсии по Версалю он замешкался в императорской спальне после того, как из нее вышла толпа туристов, перепрыгнул через бархатный шнур и растянулся на кровати Наполеона. Об этом он вспомнил, лежа на койке капитана Квига. Он улыбнулся этой ассоциации, понимая, почему она возникла. В его жизни Квиг был и останется великой исторической фигурой. Не Гитлер, не Тодзио, а Квиг. Его разрывало между восторгом при мысли о его новом статусе и мучительным ожиданием письма от Мэй. Ему так хотелось поделиться с ней своей новостью. Он прекрасно отдавал себе отчет, что «Кайн» — всего лишь груда грязного железа; его доверили ему только потому, что это была жалкая карикатура на корабль, — и тем не менее его распирало от гордости. Из робкого и неумелого курсанта он вырос в командира военного корабля Соединенных Штатов. И ничто не могло отменить этого факта. В нем слились удача и заслуги, но факт есть факт, и он останется в анналах военно-морского флота, пока тот существует.

Немного погодя он подошел к столу и написал письмо Мэй:

Три месяца назад я написал тебе длинное письмо, но не получил ответа. Мне кажется, ужасно неловко повторять уже сказанное, потому что трудно поверить, что ты его не получила. Если по какой-то дикой случайности ты все же не получила его, прошу тебя, как можно скорее сообщи мне — ты даже можешь немедленно послать телеграмму, — и тогда я напишу еще одно, даже более красноречивое письмо. Но если ты получила его, а я верю, что это все же так, то твое молчание может означать только одно.

Когда я вернусь домой, я все равно найду тебя, чтобы увидеть твое лицо.

Я нахожусь на Окинаве. Сегодня я сменил Кифера в должности капитана. Я вышел из войны невредимым и, уверен, что стал немного лучше, чем раньше, настолько лучше, чтобы в первый раз в жизни приносить хоть какую-нибудь пользу.

Люблю тебя,

Потом он написал матери.

Даже стоя на якоре, живя на бездействующем, забытом всеми корабле, Вилли испытал странные ощущения первых дней в роли капитана: он чувствовал, как в нем сжимается все личное, присущее только ему. Всеми своими нервными окончаниями, как множеством нитей, он был теперь связан с кораблем, самыми его дальними уголками и механизмами. Он утратил былую свободу — чуткий слух молодой матери, который у него появился, заставлял его и во сне прислушиваться к тому, что делается на корабле. Он спал еще меньше, чем раньше. Ему казалось, что он превратился в мозг какого-то фантастического зверя, состоящего из команды и корабля. Единственной отрадой стал для Вилли обход «Кайна». Казалось, что от него Вилли переливается некая сила. Почтительность, с которой офицеры и команда обращались к нему, создавала дистанцию, которая прежде была ему неведома, но чувства отчуждения не возникало. Сквозь невидимый барьер установленных приличий он ощущал теплоту невысказанной людской приязни и веры в него.