Илья Маркин - Люди грозных лет

— Вы доложили — и ждите! В свое время получите ответ.

Федотова нисколько не волновало то, что из-за этого разнесчастного плацдарма испортились взаимоотношения с командиром корпуса. Самым неприятным было то, что этот клочок земли за ручьем отвлекал слишком много сил и лихорадил оборону всей дивизии. К нему же было привлечено все внимание и самого Федотова и штаба. А кроме этого клочка земли, в дивизии было множество других важных и неотложных дел. Федотова все больше и больше начинал тревожить чернояровский полк. Ничего определенного, правда, не было, лишь отрывочные сведения, доходившие до Федотова, показывали, что в полку Черноярова было не все ладно. Побывавшие в полку Черноярова офицеры политотдела дивизии докладывали, что настроение у людей подавленное, что не только офицеры, а и солдаты почти открыто выражают недовольство и Чернояровым, и его помощниками, и другими командирами. Что-то еще не совсем ясное уже заметно начинало лихорадить полк Черноярова. Федотов несколько раз собирался сам поехать к Черноярову, но в районе плацдарма опять и опять разгоралась артиллерийская дуэль, и поездку приходилось откладывать.

— Как заноза этот плацдарм, — проговорил Федотов, отрываясь от карты. Он хотел было еще раз связаться с командиром корпуса, но телефонный звонок опередил его.

— Товарищ генерал, — услышал Федотов голос начальника штаба, — к нам выехала комиссия для изучения положения на плацдарме. Возглавляет заместитель начальника оперативного управления штаба фронта генерал Кондрашов. В составе комиссии представитель Наркомата обороны полковник Бочаров. Кажется, лед тронулся, товарищ генерал, — радостно добавил начальник штаба. — Вы сами пойдете с комиссией на плацдарм?

— Да, да! Обязательно сам! — ответил Федотов и впервые за последнюю неделю почувствовал облегчение.

Под утро комиссия закончила свою работу и пришла к единодушному решению, что плацдарм за ручьем в условиях зимы никакого военного значения не имеет и что всего целесообразнее стрелковую роту отвести назад, а траншею и все землянки, где она сидела, заминировать и держать под неослабным огнем пулеметов.

Обрадованный Федотов уговаривал членов комиссии остаться до утра, позавтракать, отдохнуть, а потом спокойно ехать, но генерал Кондрашов наотрез отказался.

— Не могу, Николай Михайлович, — устало щуря запавшие глаза, хрипло говорил он, — на десять часов заседание Военного совета фронта назначено, а ехать почти две сотни километров и по такой дороге.

— Ну ты хоть задержись на полчаса, — с укором сказал Федотов Бочарову, — мы же после госпиталя ни разу не виделись.

— Ему и на полсуток не страшно, — одобряюще усмехнулся Кондрашов, — новенький вездеход не то что наши драндулеты.

— Ну, Николай, — проводив Кондрашова и членов комиссии, сказал Бочаров Федотову, — держись теперь: комкор вовек твоей дерзости не простит!

— И пусть! — отмахнулся Федотов. — Посиди, я скажу, чтоб закусить принесли.

— Я не ради комкора воюю, — возвратясь в землянку, заговорил Федотов. — Мы с ним поцапаемся и помиримся. В крайнем случае прижимать будет — выдержу, шкура толстая. Что бы мне ни угрожало, я не допущу напрасной гибели наших людей. У нас же такие люди, Андрей, такие замечательные люди! Я знал одного паренька, был он в батальоне взводным командиром. Офицер как офицер, ничем особенным не отличался. Но какой это оказался человек! Много смертен повидал я на своем веку, а такого никогда не видел. Он лежал в госпитале, там же, в нашем Лефортовском. Семь пулевых ранений, положение безнадежное. Он все это понимал, и ни малейшего признака волнения. За два дня до смерти письмо жене и сыну написал… Умер он на моих руках. Все уговаривал, чтобы я не жалел его. Я, говорит, честно выполнил свой долг, за Родину нашу, за жизнь советскую погиб… Родина нам дала все, и мы ей все…

Федотов часто заморгал, пальцем вытер слезы и, судорожно смотря, поднял на Бочарова мокрые глаза.

— Вот они, люди-то наши советские! Умирает — о Родине думает. Да как же мы можем допустить, — возвысил голос Федотов и застучал кулаком по столу, — чтобы такие люди хоть каплю крови понапрасну пролили! Поэтому плевать мне на недовольство комкора или кого другого. Я знаю одно: мне вручили дивизию и я должен сделать все, чтобы она и воевала хорошо и ни одной лишней жертвы не понесла. Или вот еще с этим плацдармом, — продолжал Федотов. — Оборонялся тут батальон Карцева. Отчаянный парень. Я, когда первый раз увидел его, честно признаюсь, хотел его сменить. Уж больно он к опасности равнодушен. И вот ранили его, очень тяжело… Лежит, а я говорю: «Зачем так рисковать?» А он мне: «А как же иначе, товарищ генерал? Они нам житья не дают, а мы что, терпеть должны? Нет. Бить их беспощадно, всем, чем можно. Мы же советские люди, свою Родину отстаиваем…» Вот, Андрей, люди-то какие! И сколько их! Миллионы! Для них Родина Советская превыше всего! Если бы Гитлер мог понять душу советского человека, никогда бы против нас войну не начал. Никогда! А как выросли люди наши за время войны! На кого ни глянешь, просто неузнаваем. Вот у меня командир полка Аленичев. Он же войну начал взводным. И за два года шагнул до командира полка. А это не так, не просто, ни за здорово живешь. Это заслуженно. Он настоящий командир полка. Сумел человек и воевать, и хорошо, и время нашел, чтобы учиться. Когда бы я к нему ни заехал, всегда он с книгами, целую библиотеку с собой таскает. А есть и такие, — презрительно махнул рукой Федотов, — все с лету, с ходу, лишь бы начальство было довольно. Как сорняки вредные, таких вырывать нужно. И буду вырывать, ни с чем не считаясь. К счастью, таких немного. Один дурак может погубить десятки, сотни людей. Так лучше одного убрать, чем дать погибнуть многим! Опять я разволновался. Бери стакан, выпьем, — разлив водку, сказал он.