Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

Его будили ранним утром. К этому времени были протоплены печи, и в покоях стояла банная жара. Окна оставались наглухо закрытыми: дневной свет не должен был проникать в помещение — горела лишь небольшая свеча. Прямо в постель Петру начинали подавать наполненные водой кружки. Вода была горяча, пуховые одеяла, в которых он лежал, дышали духотой, и царь начинал обливаться потом — в этом-то и заключалась главная цель. Он пил кружку за кружкой, наполняясь растворенными минералами, и, очевидно, в организме его шла какая-то очистительная работа солей — пот выносил шлаки… Потом он вставал, и вот тут-то, хочется предположить по невольно возникающей ассоциации с той самой, современной, «бочкой», с идущим за ней горячим и холодным бассейнами, Петр и принимал ванну перед тем, как облачиться в свой длинный зеленый халат, в котором он обычно ходил дома. После водопоя, чудовищного в сравнении с дозой, приписываемой пани Мартой, полагалось три-четыре часа отдыха…

А мы представим себе эту ветвь петровской жизни — она осенила и русский небосклон. Как некое развитие, некое движение характера Петра, уверовавшего в целебные силы подземных источников, и даже в этой, далекой от круга его государственных забот, области желавшего славы России, воспринимается предпринятое при непосредственном участии государя освоение отечественных Олонецких вод. Оно увенчается опубликованными в 1719 году высочайшим его указом объявлением о марциальных водах на Олонце и докторскими правилами, «как при оных водах поступать». Тринадцать этих правил, вобравших в себя накопленную к тому времени премудрость курортологии о сроках и дозах принятия воды, между тем имеют свою «окраску», не могущую вызвать сколь добрую, столь и удивленную улыбку потомков, — хотя бы при чтении такого пункта правил: «После окончания пития вод обедать… а перед обедом чарку водки тем, которые обыкли, или которым смутится, выпить позволяется, а особливо анисовой, а за обедом рюмки три вина бургондскаго, или рейнвейну, или легкого вина французскаго… можно выпить, также от жажды полпива или легкого самого пива пить помалу не запрещается. А которые для скудости рейнвейну, бургондскаго, французскаго не имеют (!), тем другую чарку водки выпить позволяется, а не больше; а квасу, кислых щей, такожде браги весьма запрещается».

В наше время оправданного вековой практикой строжайшего режима на своих и чужих водах, да и далеко не единогласного одобрения будто бы бытовавшей у пращуров пословицы, что веселие Руси есть питие, пункт этот кажется сомнительным. И все же обратите внимание на осторожность слога: «позволяется…», «легкого…», «помалу…», «не больше…». Да и в этом указе Петра, утверждающем докторские правила, — упор на здравомыслие соотечественников… Не терпит современный занятой читатель длиннот, но все же хочется привести этот указ целиком. Вот он:

«Понеже Господь Бог, по Своей к нам милости, здесь такую целебную воду явить благоволил (которая прежде незнаема была), которую не только многие больные исцелением своим освидетельствовали, но и Мы Сами со своею фамилией) и многих знатных персон присутствием и употреблением оных вод все пользу получили; и могу сказать, что паче других вод, который Мы двои, а именно: Пирмонтския и Шпанданския употребляли, от сих пользу получили; того ради повелели Мы вышеупомянутые правила Докторам написать, как оные воды употреблять, и какой порядок в житье и в употреблении пищи и питья содержать, дабы неведением, вместо пользы, паче траты здоровью своему кто не принес, и тем бы сей от Бога дарованный дар хулы от неразсуждения простых людей не воспринял. Буде же кто от упрямства своего сих регул хранить не станет, таких до употребления тех вод допускать не велели».

Одна фраза Пушкина из его «Истории» совершенно убеждает нас в мысли о непреклонной вере Петра в то, что утверждал он своим указом… В 1724 году, менее чем за год до смерти, «Петр, издав множество еще указов, отправился в феврале к Олонецким водам и лечился с 1 марта по 15»…

Но тогда, в Карловых Варах, ничто не предвещало ему мученической его смерти, да и думал ли он о ней! Выдюжив при могучем своем здоровье гейзер обрушившейся внутрь его воды, он отдыхал, как было положено. Потом дефилировал по городу и окрестностям. И еще сегодня мы слышим эхо его шагов, видим следы, говорящие о поразивших Карлсбад простоте и артельности петровской натуры.

Напротив Колоннады, по другую сторону Теплы, стиснутый плотным рядом утопающих в барочной пышности домов, стоит сравнительно небольшой скромный домик в три этажа с деревянным мезонином, покрытым простой двускатной крышей. Домик этот, образец крушногорской архитектуры, между тем очень напоминает усадьбу какого-нибудь небогатого русского «дворянского гнезда» — так живо в нем славянское начало. Весь наряд его — в деревянном кружеве, оплетшем фронтон и фасад мезонина с двумя оконцами. Ему будто неловко среди главной, самой фешенебельной, всегда оживленной улицы города. А он мог бы поспорить своей историей с богатыми и высокомерными соседями.